Ниллом овладело отчаяние. И тогда он обратился к самым близким друзьям, чтобы открыто поговорить с ними о своих проблемах. Он уже не отрицал, что неприятности начались во многом по его вине. Примерно в то же время он стал заботиться о своем здоровье и даже начал бегать на длинные дистанции. Эти занятия не только укрепляли его физически; со временем он заметил, что они приносят двойную пользу: во время пробежек у него возникала прекрасная возможность сосредоточенно подумать о жизни и осмыслить происходящее.

Постепенно к нему пришло понимание того, что друзей, которых он потерял, уже не вернуть: он им больше не друг, и в этом его вина. Теперь ему стало ясно, что все это время он не прилагал никаких усилий к тому, чтобы поддерживать и развивать дружеские отношения. Ему казалось само собой разумеющимся, что люди хотят находиться с ним рядом. Они были для Нилла всего лишь полезными инструментами. Он неспособен был увидеть в каждом человеке уникальную личность и наладить чуткие, равноправные отношения. И хотя в семье ситуация была сложнее, Нилл подозревал, что и его брак начал разваливаться по той же причине: он никогда не задумывался о том, что любовь – это еще и забота, и многие годы не уделял жене достаточно внимания. В итоге супруги все больше отдалялись друг от друга. Они стали чужими людьми; от прежней близости не осталось и следа.

Как раз в тот период Нилл начал осознавать, что никогда не хотел быть таким человеком, каким в итоге стал. Теперь он мысленно возвращался к идеалам и увлечениям юности и понимал, что в какой-то момент потерял их из виду – его поведение больше не соответствовало этим ценностям. Нилл с горечью осознал, что допустил много ошибок и в ведении дел, и в отношениях с сотрудниками. Ему стало ясно, что он движется по инерции, руководствуясь набором иллюзорных принципов «должного поведения» на работе и даже, наверное, дома. И он дал себе слово измениться.

Пытаясь спасти семью, Нилл испробовал массу подходов, но ничего не помогало. И тогда он выбрал вариант, который казался ему компромиссным: они с женой договорились, что на неделе он будет жить на другой квартире, а выходные проводить дома. Разумеется, это был не выход, а лишь полумера, которая позволила Ниллу успокоить свою совесть и поддерживать некую видимость нормальной жизни. Как он сам говорит сегодня, в тот период он так боялся ошибиться, что в итоге только и делал, что совершал промахи. Он был предельно неуравновешен, и его эмоциональная нестабильность передавалась близким. Он постоянно жил на каком-то надрыве. Беспрестанно метался между чувством вины за распад семьи и приступами жалости к самому себе. Нилл начинал понимать, что им движут деструктивные эмоции – он заставлял страдать и себя, и окружающих{58}.

Ему все труднее было отрицать, что он мучает самых любимых людей. Как ни странно, но то, что близкие смирились с избранной им полумерой, стало для него тревожным сигналом. В конце концов он осознал: судорожные эгоистичные попытки соблюсти хоть какие-то приличия причиняют окружающим одну лишь боль. Он не мог сделать однозначный жизненный выбор, и такое «подвешенное состояние» привносило в его отношения с женой и детьми оттенок неопределенности и недосказанности. В итоге все участники этой драмы почти непрерывно ощущали раздражение, гнев и обиду.