На парня он пока не смотрел, следя за тем, как медлительно мало-помалу удаляются телеги и всадники; старый солдат шагов через двадцать кинул взор на сына и, повстречавшись взглядом с Куртом, поспешно отвернулся. Парень же переминался с ноги на ногу, тиская в руках повод, и, кажется, опасался даже дышать, не говоря уж о том, чтобы поторопить господина следователя с разъяснениями. Наконец, когда люди и повозки в отдалении стали казаться игрушечными фигурками, Курт обратился к нему, теперь менее жестко, но по-прежнему стараясь смотреть прямо в глаза.

— Как твое имя? — спросил он, придавая голосу ту интонацию, с которой общались со своими подопечными наставники академии святого Макария; парень шумно сглотнул, еще более выпрямившись, взгляд забегал, пытаясь не отвращаться от его глаз и одновременно не встречаться с ними.

— Пауль.

Голос у него был ломким от испуга: заверения в том, что за ним нет никакой вины, то ли не подействовали на него, то ли уже были позабыты; Курт подбодрил бледного, словно полумертвого, парня уже чуть мягче:

— Пауль… дальше?

— Пауль Кюрнер, майстер инквизитор, — отрапортовал тот. — Солдат барона Бланкенштайна.

— Хорошо, Пауль, — кивнул он. — Моего имени тебе знать не надо.

И слава Богу, прочел он в светло-серых глазах напротив.

— Мне необходима твоя помощь, — продолжал Курт, наблюдая за тем, как его лицо расслабляется, обретая выражение изумленное и даже польщенное, и еще раз похвалил себя за правильный выбор тактики. — О том, что я скажу сейчас, и о том, что ты потом сделаешь, не должен знать никто. Ни одна живая душа. Даже отец.

— Даже духовник?.. — растерянно проронил тот.

Вот как, приятно удивился Курт. Добрый католик. Можно было похвалить себя в третий раз, последний, для ровного счета; похоже, уроки по постижению законов человеческого поведения даром не прошли и кое-что в людских лицах он все-таки разбирает, если до сих пор не обманывался…

— Даже духовник, — торжественно подтвердил Курт. — Это дело Конгрегации.

На бледных щеках Пауля проступили два ярко-розовых пятна, и он решил, что пафосную часть пора окончить, — парень и без того начал буквально светиться от гордости.

— Сейчас ты свернешь с этой дороги, — перешел к указаниям Курт, — и отправишься в Штутгарт. Нигде не останавливаясь, ни с кем не говоря и не ввязываясь в неприятности. Даже если ты увидишь, что какой-нибудь разбойник режет на части прекрасную девицу, которая жалобно просит о помощи, ты должен проехать мимо. Вот это, — он показал запечатанное письмо, и взгляд Пауля прикипел к внушительной сургучной печати, — ты передашь в собственные руки представителю Конгрегации в Штутгарте. Лично. Не секретарю, не охране, никому другому. Это — понятно?

— Да, майстер инквизитор. Я все понял.

— Даже если там окажется сам Папа и скажет, что возьмет у тебя письмо, что ты должен сделать?

— Сказать «нет», — не задумавшись ни на миг, отчеканил тот; Курт кивнул:

— Молодец. Держи. С печатью обращайся бережно, — предупредил он, глядя, как парень прячет письмо. — Не сломай ненароком.

Тот оцепенел на миг, снова побелев, — очевидно вообразив во всех деталях, что будет, если курьер доставит секретное послание со сломанной печатью; доказать, что оный курьер не делал поползновений это послание прочесть или не дал его изучить либо же списать, не приведи Господь, кому другому, будет не просто сложно — невозможно.