— Кто плывет? — встрепенулся Василий. — Кого утаскивает?

— Да это река времени тащит.

— А ты не вплавь, ты сядь в лодку и запасись крепкими веслами… Я завтра снова загляну. Будь здоров!

Домой идти не хотелось. Ему надоела пустая, тоскливая комнатушка на третьем этаже постоялого двора «Три галки». На вывеске его действительно были изображены три птицы, смахивающие, впрочем, скорее на ворон, а не на галок, но с человечьими лицами. Причем лица у галок были разные — одно смеющееся, второе постное и третье гневное. Из этого можно было сделать вывод, что здесь будут рады постояльцу любого темперамента. А на самом деле хозяин постоялого двора пан Дзендрык плевать хотел на постояльцев и их настроения. Единственное, что ему нужно было, — звонкая монета за каждую комнату, в которой и было что деревянная кровать, табурет и рукомойник. Если постояльцу требовался стол, его можно было получить только за дополнительную плату.

Василий работал на подоконнике. Дзендрык сердился, но молчал: жилец формально не нарушал никаких правил. Писать на подоконнике не возбранялось. Но все же! И однажды Дзендрык спросил:

— Пану поэту легче пишется на подоконнике?

— Нет, — спокойно возразил ему Василий. — Просто у меня нет денег, чтобы купить себе стол…

Выйдя на улицу, Василий постоял возле капеллы Боимов, разглядывая скульптуры и рельефы, украшающие фасад. Чего тут только не было: и фигуры апостолов, и евангельские сцены, и медальоны с фигурами пророков, маскароны[18], картуши[19]. На фоне угрюмого, ныне грязного и неухоженного города капелла теперь казалась вызовом здравому смыслу. Да, может, она такой была сразу же, когда сто лет назад поставил ее во славу себе и своему семейству выходец из Венгрии сначала разбойник, а затем ростовщик Юрий Боим, чей портрет теперь украшает задний фасад здания?

Василий отправился домой и уснул еще до вечерней зари. Но поспать до утра ему не дали. Опять на улице поднялись крики, шум и какая-то перебранка. Василий выглянул в окно. К площади Рынок бежали люди с фонарями. Пришлось одеться и поспешить за всеми. Оказалось, что виновником ночного переполоха был все тот же ксендз Шимановский.

Часов в одиннадцать вечера он почему-то подошел к каменному льву у ратуши и боднул его. Голова льва оказалась крепче головы ксендза. Шимановского нашли живым, но бездыханным и отнесли его в дом напротив. Это как раз и был «королевский отель». Пустили кровь, положили на голову лед. Ксендз открыл глаза.

— Отчего так много света, Панове? — спросил он.

— Люстры зажгли, чтобы я мог видеть цвет вашего лица, — ответил лекарь.

— А это что? — Ксендз указал рукой на медный тазик с кровью. — Божья кровь?

— Ну, не совсем, — смутился лекарь. — Лишь в переносном смысле.

Ксендз спустил ноги с софы и, пошатываясь, встал. Его попытались подхватить под руки.

— Нет, не надо! — твердо сказал Шимановский. — Разрешите пройти туда, Панове! Мне здесь не нравится…

Никто не понял, куда это «туда», но все расступились. Неторопливым, но твердым шагом Шимановский пересек комнату, вышел на балкон и шагнул через низкие перила в вечность…