Василий взобрался на кладбищенский забор и снял палку с белым платком. Затем откатил от входа в собор телегу. Выяснилось, что это не так уж трудно сделать. Усмехнулся про себя: подмести улицу, что ли?

— Ты зачем телегу трогал? — заорал вдруг кто-то над ухом Василия.

Тот обернулся. Перед ним стоял известный всему городу ксендз Шимановский, человек спокойный, тихий, неторопливый. Но теперь Шимановский выглядел, скажем так, несколько странно. На голове его не было никакого убора. Седые волосы были всклокочены, лысина на макушке побагровела, а глаза были и вовсе красными, как у кролика-альбиноса.

— Я полагал, что телеге здесь не место. Впрочем, мне все равно.

— Оно и видно, что тебе все равно. Благодаря этой телеге народ может воочию убедиться, что святые места находятся в запустении, что набожность падает, мир становится похожим на вселенский вертеп. Король Карл разорил город и надругался над нашими храмами. Король Станислав не защищает веру.

— Если хотите, я откачу телегу назад.

— Да, я хочу этого. Уже трижды кто-то оттаскивал ее, и трижды я, истощая последние силы, возвращал, ее на место. Это конец мира.

Василий рассмеялся и ушел, а Шимановский еще долго что-то кричал ему вслед и грозил кулаком.

…— Вы почему такой веселый? — спросила Василия тетушка Фелиция. — Наследство получили?

— Да, и большое. Если бы вам, пани Фелиция, разрешили назначать королей, кого бы вы избрали?

— Помилуй бог! Я отказалась бы от такого права.

— А если бы отказаться нельзя было?

— Какие странные вопросы вы задаете! Наверное, я избрала бы кого-нибудь из близких… Ну, например, моего покойного мужа… Фаддей дома. Проходите.

Художник соскребал краску с портретов Августа.

— Работай, я не помешаю.

— Есть новости?

— Множество.

— Какие, к примеру?

— Кто-то откатил от входа в собор телегу и снял белый флаг с кладбищенского забора.

— Да? — удивился Фаддей. — Наконец-то! А я все думаю: к чему бы там белый флаг и почему телега у собора?

— Чепухой мы с тобой, брат, занимаемся. Время летит быстро. Короли слетают с тронов, как осенние листья. Пора нам с тобой и о себе подумать. Надо чью-то сторону принимать.

— Ох, пора! — согласился Фаддей. — Только страшно.

— Что страшно?

— За временем гнаться. Вдруг отстанешь? Пока на месте стоишь, так вроде и не обидно, что оно мимо тебя бежит. Как там эта река времени называется?..

— Лета.

— Вот, я про нее. Пока на берегу стоишь — полбеды. А прыгнешь в воду — надо плыть. Почем знать, не утащит ли тебя течение?

Фаддей еще долго развивал мысли о нежелательности соваться в воду, не зная броду. Василий слушал его вполуха, а сам думал о панне Марии, о том, что, наверное, теперь ему было бы трудно жить, ежедневно не видясь с нею. Любовь? Может быть. Даже наверное. Но что же тогда его настораживает? Что отпугивает от прекрасной панны? Однажды, бессонной ночью, ему вдруг взбрело на ум, что панна Мария недостаточно искренна. Потом понял, что подобное предположение — сплошная чушь. Высокомерна? Тоже нет… В таком случае что же?

— Ты плывешь изо всех сил, а тебя утаскивает, — продолжал Фаддей.