Я почти не осмеливался ехать с ними на Шабаш, который, я думал, будет Шабашем Ллира, из-за этой ужасной связи между ним и мной. Будут принесены жертвы.

Я не мог быть уверен, я сам, что не меня предназначили положить на алтарь перед… перед Золотым Окном?

Затем на какую-то секунду Ганелон вернулся, вспоминая обрывки событий, слишком быстро промелькнувших в моем мозгу, чтобы я мог разобраться в них. Я почувствовал только страх – страх и отвращение и странную безнадежную тягу.

Мог ли я осмелиться пойти на Шабаш? Но мог ли я не осмелиться пойти на него, потому что если я откажусь, то это будет признанием, что я знаю больше о том, что угрожает Ганелону, чем это должен знать Эдвард Бонд. И единственным моим оружием против них было то слабое знание, которое я припомнил и которое держал в тайне. Я должен идти. Даже если меня ждет алтарь, я должен идти.

Оставались еще жители леса. Они были вне закона, и солдаты Совета охотились за ними. Плен означал рабство – я хорошо помнил ужас во взгляде этих мертвоживущих людей, которые были слугами Медеи. Как Эдвард Бонд я жалел их, думая, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы спасти их от Совета. Настоящий Эдвард Бонд жил с ними в лесах полтора года, организовывая сопротивление и борясь с Советом. Я знал, что сейчас на Земле он беснуется в ярости, мучимый безнадежной мыслью, что он оставил работу недоделанной и что друзья его брошены на волю черной магии.

Возможно, мне придется разыскать лесных жителей. Среди них, по крайней мере, я буду в безопасности, пока моя память полностью ко мне не вернется. Но когда она вернется, тогда Ганелон будет в ярости, очутившись лицом к лицу со своими врагами, в самой их гуще, вне себя от собственного бешенства и унижения. Мог ли я позволить подвергать жителей лесов такой опасности, которой станет лорд Ганелон, когда память его вернется. Мог ли я подвергать себя такой опасности – их мести, потому что их будет много против меня одного?

Я не мог идти и не мог оставаться. Я нигде не мог находиться в безопасности, потому что Эдвард Бонд мог стать Ганелоном в любую минуту. А опасность подстерегает меня повсюду. От повстанцев и от каждого члена Совета.

Она могла прийти от бесшабашного насмешливого Матолча.

От Эйдерн, которая наблюдала за мной своими невидимыми холодными глазами из-под тени капюшона.

От Гаста Райми, кем бы он ни был. От Арис, или от рыжей ведьмы, но скорее всего от Медеи, подумал я, да, от Медеи, которую я люблю!

А к вечеру пришли две девушки-рабыни, принесли пищу и новую одежду. Я торопливо поел, переоделся в простые полотняные брюки и тунику и накинул себе на плечи королевский голубой плащ, который они держали. Маску из золотистой ткани я нерешительно повертел в руках, когда одна из девушек заговорила.

– Мы проводим тебя, когда ты будешь готов, лорд, – напомнила она мне.

– Я уже готов, – сказал я и пошел за ними.

Бледный, непонятно откуда идущий свет освещал залу. Меня привели в покои Медеи. Ведьма в алом была неописуемо прекрасна в туго обтягивающем ее фигуру платье. Ее обнаженные плечи матово сверкали. На ней был алый плащ. На мне голубой.