— Рашэн, может, и помойка. Но оскорблять мою Родину я не позволю никому.

— Она ненормальная, эта Полина Чарская… Она актриса.

— А почему вы берете автографы у ненормальных актрис?

— Не для себя… Для моей подруги… Кайе…

— Она эстонка? — Рейно сжал подбородок побелевшими от гнева пальцами.

— Она эстонка… Из Пярну.

— И вы хотите отдать это эстонке? Или это не помнящая родства эстонка? Отступница?!

— Патриотка! — с жаром заверила я.

Рейно уже хотел было порвать навет на милую его сердцу Эстонскую Республику, когда я коршуном налетела на него. После непродолжительной, но отчаянной борьбы на паркете я изловчилась, цапнула Рейно за сбитый в Куккарево палец и вырвала квитанцию

— Болван! — тяжело дыша, бросила я, отползая от Рейно к батарее отопления. — Гробить мне улику! Совсем офонарели?

— Какую улику? — спросил Рейно, посасывая многострадальную конечность.

— На обратной стороне — квитанция из антикварного магазина.

— Перечислите сразу все улики. Чтобы мне легче было ориентироваться. И вообще. Сейчас мы запремся в комнате…

— Это еще зачем?!

— Надо. Мы запремся в комнате и не выйдем отсюда до тех пор, пока вы обо всем мне не расскажете. Обо всем и обо всех. Подробно. Ничего не утаивая… Согласны? — Он встал, подошел к двери и плотно прикрыл ее.

— Согласна, — вздохнула я. — Только приготовьте носовой платок. Это будет очень грустная история…

…В течение последующих двух часов я рассказала Рейно все. Начиная от своего визита в кабинет Стасевича с бесполезной папочкой под мышкой и заканчивая последним разговором с Чорбу у кромки Каменноостровско-го проспекта. Я опустила только род своей деятельности — он мог отвратить от меня Рейно Юускула-старшего и вызвать нездоровый интерес у Рейно Юускула-младше-го. Ни того ни другого я не хотела. В прямом и переносном смысле.

Сначала Рейно слушал меня просто так, потом стал записывать.

Некоторые события прошедшей недели он заставлял меня пересказывать по несколько раз, некоторые вообще пропускал мимо ушей. Он комбинировал персонажей драмы, выспрашивал об их привычках, манере говорить и держаться. Он уделил массу времени супружеской чете Кедриных («oh, pime vaeseke!» [44]), их сценам ревности по телефону и страстному желанию Филиппа Кодрина свалить всю вину за убийство сестры на Олева Киви. Полина Чарская, напротив, нисколько не заинтересовала его. Даже история связи актрисы с виолончелистом и кража драгоценностей не вызвали ничего, кроме легкой улыбки. Очевидно, Рейно навсегда запомнил немудреный тезис Чарской — «Чухляндия — дерьмо». Эстонцы могут быть очень злопамятными, если захотят…

Лишь в одном месте он оживился — в том самом, в котором оживился и сам Киви: когда речь зашла о потайном ящике в сейфе. Но сообщить подробности об этом повороте в истории взаимоотношений Олева и Полины я не могла.

Потом пришел черед Иллариона Илларионовича Шамне с его лавчонкой и сдачей в салон фальшивых драгоценностей. Это позабавило Рейно, но не более. Однако когда я сказала, что это и был тот самый гарнитур, из-за которого Чарскую изгнали из виолончельного рая, он сделал себе пометку в блокнот.