Изредка, вечером, показывали кино на улице. На большой полянке, близ лагерных землянок, натягивали на шесты огромное полотнище. Приезжала кинопередвижка, расставляла свою аппаратуру, нас собирали на этой полянке, и начинался киносеанс. Сначала, как всегда, показывали кинохронику, а затем саму картину, обычно бодрую, патриотическую. Как-то шла картина «Два солдата», и вдруг мы услышали гул приближающихся немецких ночных бомбардировщиков. Следует отметить, что мы, новички, быстро научились определять по гулу, чей самолет. В разных концах поляны закричали «Воздух!». Дело в том, что сверху виден свет, а это сигнал для бомбометания. Однако показ фильма продолжался. Гул нарастал, вот он над головой, я весь сжался, хотя стоящие рядом бывалые солдаты обронили: «Ничего, пронесет, не трусьте, по заданию летят…» Действительно, пронесло. Гул удалился в сторону Орла, и вскоре послышалась лихорадочная стрельба зениток и бомбовые разрывы. Обычно при пролете самолетов фильм приостанавливали, так как немцы бомбили и обстреливали каждую светящуюся точку, но последнее время они почти перестали гоняться за одиночными огоньками, уже здорово ослабели.

Как-то после умывания у нашей речки я выронил комсомольский билет, который всегда носил в левом нагрудном кармане гимнастерки. Вскоре обнаружил пропажу, и у меня, как говорят, похолодело сердце. Тогда это было серьезное ЧП (чрезвычайное происшествие), могли исключить из комсомола и вообще оценить это как враждебную попытку избавиться от документа. Глупость жуткая, но и последствия могли быть жуткими, мол, собирается дезертировать или даже перебежать к немцам (и не такое бывало в то время). Я заметался, стал всех опрашивать. Оказалось, что кто-то нашел билет и его передали уполномоченному контрразведки СМЕРШ (хуже некому!), нет чтобы мне вернуть. Я скорей к уполномоченному. Он долго и подозрительно меня расспрашивал, но билет вернул, как бы нехотя, приговаривая: ладно бери, но береги, а то загремишь в штрафную. Его, как и всех из СМЕРШа (расшифровка: смерть шпионам!), побаивались и очень не любили, считали бездельником и трусом. На передовой он не появлялся, а как затишье — тут как тут и все что-то ищет, подозревает. Многих склонял в осведомители, особенно среди офицеров. «Слабаки» из-за страха соглашались, а кто посмелей отказывались и даже посылали его к черту, как впоследствии наш комвзвода Павел Соболев. От таких «принципиальных» он быстро отставал. После войны, при наших встречах однополчан, наш «смершист» все время оправдывался: такая у меня была работа — вербовать, но я ведь никого не сдал, хотя на меня давили: плохо ищешь «неблагонадежных» (паникеров, распространителей ложных слухов, потенциальных дезертиров и перебежчиков и даже «лиц, читающих немецкие листовки»). Что правда, то правда, он никого не «засадил», ограничился вербовкой осведомителей. Правда, и это дело выглядело для «галочки». Осведомители числились в отчетах, но, за редким исключением, никогда ничего не находили.

На занятиях я быстро усвоил основы топографии и работу с приборами. Мне нравилось определять по приборам цели, определять их координаты и наносить на карту. Однако львиную долю времени занимали караул, наряды на кухню и по хозяйству, заготовка дров, сооружение землянок.