Наряд начинался вечером и длился сутки. Обычно он состоял из собственно караула, куда направлялась большая часть батареи, и наряда на кухню для меньшей части. У меня осталось ощущение, что мы в основном ходили в караул, а занятия занимали значительно меньше времени.
Через несколько дней после нашего прибытия всю ранее осужденную молодежь как-то поспешно собрали и отправили с маршевой ротой на фронт. Так что вся наша только что прибывшая команда с «братками» и другими, в том числе и мой приятель Виктор, исчезла окончательно. После их отъезда поговаривали, что их направили в основном в штрафные батальоны. В казарме стало пусто, всего несколько человек, и я занял верхние нары поближе к холлу, чтобы читать, так как там было светлее. Весь распорядок нарушился, но всего на один день.
На место отбывших осужденных прибыл новый контингент, и какой! Прибыли молодые кубанские казаки, все с образованием не ниже 7 классов, особым менталитетом, интеллектуально развитые, с запасом знаний и практического опыта. Мне особенно запомнилось и изумило, что общий культурный уровень прибывших был значительно выше их одногодков — сельчан Башкирии и Центральной России, с которыми я общался до и после армии. Возможно, это впечатление было получено по контрасту с командой, с которой я прибыл в запасной полк. Многие из прибывших, несмотря на свои 17 лет, были уже обстреляны и даже имели ранения, то есть имели небольшой фронтовой опыт. Дело в том, что в тяжелом, предыдущем 1942 году, когда немцы занимали донские и кубанские земли и почти весь Северный Кавказ, всех допризывников срочно призвали, «загребли», как они выражались, чтобы не оставить у немцев это «ближайшее пополнение», и начали отправлять в тыл. Однако из-за беспорядочного отступления наших частей и больших потерь многих из «ближайшего пополнения» направляли в отступавшие части, и они, совершенно не обученные и не подготовленные, сполна хлебнули фронтовой жизни, да еще в самом неприглядном виде, при отступлении. Я быстро нашел общий язык со всеми и наконец-то почувствовал себя в своей, понятной мне, среде. В казарме стало многолюдно, все знакомились, притирались друг к другу, рассказывали о себе, слушали новых знакомцев. Уже через день распорядок дня восстановился.
Я особенно сблизился с Коровиным, кажется из Краснодара или Пятигорска. Он окончил 10 классов и был очень близорук (6–7 диоптрий!), без очков плохо видел, его даже хотели комиссовать, но он, по молодости, отказался. Как же! Надо идти защищать Родину! А тут началась заваруха с немецким наступлением, и он, вместе со всеми допризывниками, был вывезен в тыл и вот попал в нашу часть. Мы быстро нашли общий язык и взаимопонимание. Он хорошо играл в шахматы, я неважно, хотя и любил эту игру. Вечером в свободное время мы часто просиживали за доской, и я неизменно проигрывал, впрочем, как и все остальные.
Кубанцы просветили меня особенностям службы и поведения во фронтовых условиях. Один эпизод определил, по существу, мою дальнейшую судьбу. Вскоре по прибытии кубанцев, был уже вечер, старшина объявил нам, что завтра будет набор в школу младших командиров и мы, образованные и с опытом, — первые кандидаты. Мы молча выслушали, а когда нас распустили на отдых, стали обсуждать эту новость. Все мои новые друзья в один голос заявили, что ни за что не пойдут в школу. Надо быть дураком, гробиться в этой школе на строевой подготовке, не знать ни минуты покоя, постоянные придирки, говорили они и продолжали: а на фронте условия, как и у всех солдат, да еще и отвечай за подчиненных, тыкают в любую дыру. Потери среди сержантов самые большие, в основном из-за глупости и неумения старших командиров. Ни за что не пойдем.