Наступил хмурый рассвет. В разных местах раздавались редкие выстрелы. Комбат Бойко взял меня, Шалевича, Хвощинского, фельдшера Башкина, связиста для устройства НП. Торопил, вот-вот должна начаться артподготовка, а он еще не скорректировал огонь батареи. Поднялись на насыпь с оружием на изготовку и с саперными лопатками за поясом. Кто-то нес пару хороших немецких штыковых лопат. Вдоль насыпи проходила немецкая траншея, в которой лежало 3 трупа совсем молодых немецких парней, рядом валялись их сумки. Может быть, это они стреляли вчера вечером и их подстрелили ответным огнем? Но пулемета не было. Странно, что немцы не убрали трупы — это так не похоже на обычное поведение противника. Убитых, как обычно, обыскали. В сумках была какая-то мелочь, а с убитых сняли часы и одни отдали мне. Теперь я с часами, но было как-то не по себе брать у мертвого, хотя я не подал виду, еще засмеют. За траншеей был взгорок. Комбат поднялся, слегка высунул голову и тотчас отпрянул. Спустившись, велел мне подняться и быстро выкопать на краю взгорка ячейку, маленький окопчик, ровик на 2–3 человек. Здесь будет НП, откуда будет корректироваться огонь батареи. Остальные легли перед взгорком. Я взял штыковую лопату (удобней и быстрей копать) и осторожно полез наверх. Комбат покрикивал: «Не трусь, лезь выше, выбери, где лучше, и живей копай!» Зачем? Лучше копать сзади, вгрызаясь в верхушку взгорка. Дольше, но безопаснее и, главное, надежней. Наверно, он просто торопится. Вылезши наверх, я увидел перед собой широкую панораму местности, огромный простор, уходящий до самого горизонта. Вдалеке, слегка справа, поблескивала вода широкого здесь Одера, за которым смутно проглядывали очертания большого города. Это был Штеттин, а на этом берегу — плохо различимое мной предместье города Альтдама — цели нашего наступления (кто первый захватит Альтдам — получит звезду Героя!). Слева было несколько мелких кустов, слегка загораживающих панораму, а рядом была глубокая борозда края пахоты. Хорошо, легко копать, а при обстреле есть куда нырнуть, подумал я и решил расширить и углубить борозду. Подумалось, успею ли? Ведь я торчу, как перст, надо торопиться. Только я воткнул лопату, как раздался характерный треск очереди немецкого пулемета и меня больно, словно крепким кнутом, хлестнуло по правой ноге и слегка обожгло левую. Ноги подкосились, я свалился и отполз вниз. Левая ватная штанина была разорвана в клочья, а правая прорвана немного, имела две дырки, из которых сочилась кровь. В голове пронеслось: повезло, ранен в правую ногу, если было бы чуть повыше, то попало бы в живот или голову и тогда все. «Ранен?» — крикнул кто-то. Я кивнул, ко мне подполз Башкин и, достав из своей сумки бинт, начал перевязывать левую ногу поверх разорванной в клочья штанины. Я крикнул, что попало в правую. Он осмотрел ее и, увидев следы крови, стал перевязывать правую. «Сквозная рана», — произнес он. Меня стащили вниз, и я попытался встать, опираясь на автомат. Левая нога заболела, но стоять было можно. Правая болела меньше, но не слушалась и подкашивалась, как чужая… Меня свели к ночной позиции и, убедившись, что я могу кое-как ковылять, опираясь на левую ногу, дали провожатого (Леончика?). Опираясь на него и на автомат, я, под грохот начавшейся артподготовки, доковылял с остановками да огневых позиций своего дивизиона, не обращая внимания на редкие минометные налеты с немецкой стороны. Идти было трудно, правая нога подламывалась, и пронизывала боль.