Не то чтобы Александр Платонович был таким уж грязнулей — у него даже случались приступы борьбы за чистоту, но избыток запыленности на нехоженых квадратных метрах все же имел место, врать не будем. А иначе — как бы однажды, вернувшись домой, он заметил следы чужих ног на полу возле шифоньера, к которому вовсе не подходил? Это случится довольно скоро, но уже в следующей жизни.

Свою одежду он предпочитал развешивать на стульях. Сегодня, например, вывесил стираные джинсы и бежевый джемпер, сравнительно новый, — поверх черного заношенного, в котором было бы неприлично завтра ехать к Нахимову. Одежда со спинки стула свисала погибельно и безвольно, как шкура убитого животного.

Иные мелочи этого непритязательного быта уже потеряли всякую надежду обратить на себя внимание. Литровая банка с недопитым квасом второй месяц кисла на кухонном подоконнике. Рядом пылились остатки забытого лекарства от еще февральского гриппа. Впрочем, название медикамента — «интерферон человеческий», машинально читаемое жильцом по утрам и вечерам, как-то непостижимо обнадеживало.

Дома он ходил в чем попало: в синих обвислых трико, дряхлой Ирининой кофте, а то и голый, как в этом душном августе. Он настолько свыкся со своим диковатым одиночеством, так нечасто оглядывал себя со стороны, что едва не предстал в одних носках перед соседкой Луизой, забежавшей в половине одиннадцатого за щепоткой соды. Спохватился, когда уже приоткрыл дверь, но вовремя сдернул с вешалки плащ и потом суетливо перебирал банки на кухне с лицемерными возгласами: «Куда ж я ее задевал-то!..», якобы всей душой погрязший в домашнем хозяйстве. «А! Вот она!..» «Спасибо, Александр Платоныч, но это крахмал». Яркоглазая Луиза пахла фруктовым шампунем и свежей выпечкой. Закрыв за ней дверь, он сбросил плащ, под которым успел вспотеть, и полез в ванну облиться. Вместо холодной воды из крана скупо выдаивалась теплая, как бульон.

Не вытираясь, он добрел по магистральной тропе до дивана. Он не надеялся быстро уснуть — хотя бы собрать себя из обломков. Почему-то вертелось в голове отвратное выраженье: «небо в копеечку» (подобие базарного ценника), заставляющее вообразить, будто сидишь, всеми брошенный, ободранный до крови, на дне черного колодца, такого глубокого, что небо кажется блестящей монеткой.

«Что со мной стряслось?» — спрашивал себя Безукладников. Застенчивый мальчик из учительской семьи, приученный всегда все делать правильно, заподозрил вопиющую неправильность то ли в мировом устройстве, то ли в собственной судьбе. Староватый юноша, успевший похоронить своих бедных, замотанных родителей и уступить неизвестно кому любимую жену, до сих пор глубоко интересовался лишь тем, что принято звать «любовью» и «смертью» (два пустотелых сосуда, куда каждый наливает все, что заблагорассудится). Он заглядывал в эти бездонные емкости с жаждой, которую, казалось, утолить нельзя… Но соблазнительное, страшное, отдающее морозом по коже — теперь опустело, высохло, уподобилось прошлогодним новостям из желто-серых газет, приготовленных на выброс, но залегших мертвым грузом в прихожей на антресоли.