Гази-Магомед спокойным, неторопливым голосом рассказывал внимательно слушавшему его мулле о своей поездке в Араканы, к Сеиду-эфенди. За высоким полукруглым цветным окном тускло светила луна, безмолвие ночи окутало село. Было торжественно и тихо, и только на окраине аула глухо ворчали псы.
— Прости меня, наставник, но видит аллах, что Сеид такой же гяур[35], как и русские! — сказал Гази-Магомед.
Никто не возразил, и только мулла Магомед слабо кивнул головой в ответ и закрыл усталые глаза.
— Что делать? Научи ты, праведник, неужели и ты, другой мой наставник, не найдешь слово наставления? — придвигаясь вплотную к хилому, безжизненному телу старца, с болью в голосе выкрикнул Гази-Магомед.
Старик тихо улыбнулся и, открывая кроткие, выцветшие от старости и трудов глаза, еле слышно произнес:
— В несомненной книге пророка есть все, чтобы рассеять твои сомнения.
Подняв над головою трясущиеся руки, он тихо и торжественно сказал:
— Пророк говорит: кто делает одну половину и не делает другую, тот совершает великий грех. Есть дело более угодное, чем молитва, и это дело… — Он медленно приподнялся и, простирая вперед руки над головами замерших людей, почти касаясь пальцами лица застывшего в благоговейном экстазе Гази-Магомеда, неожиданно звонким и сильным голосом выкрикнул: — Газават!
И все смотревшие на него тихо, еле слышно повторили: «Газават!»
Шамиль, в этой поездке исполнявший роль секретаря Гази-Магомеда, достал чернильницу и сейчас же написал на большом листе:
«Волею аллаха милостивого, в лета 1241, месяца магарама 10, Магомед-эфенди Ярагский, ставший праведником божьим и муршидом[36] в тарикате[37], наставник и учитель в обществе своих учеников, истинных мусульман, Гази-Магомеда из Гимр, Алибека-муллы из Чоха, Хос-Магомы из Унцукуля, Алигуллы-хаджи из Эрпели и смиренного Шамиля бен-Дингоу из Гимр, возвестил всем дагестанским народам и тем, кого это коснется, что…»
Он выжидательно взглянул на муллу Магомеда. Старик, напрягая усилия, сказал:
— Правоверные, говорите! Народ должен знать о нашем решении. — И он тусклыми глазами оглядел всех.
Гази-Магомед приподнял папаху и левой рукою сильно провел по своей бритой голове до самого затылка. Шамиль понял, что Гази-Магомед, несмотря на внешнее спокойствие, сильно взволнован.
— Наставник, — негромко сказал он, — газават — наше великое дело, и мы объявим его, но вместе с ним мы должны сказать народу и новые слова. Люди должны знать, кто их враг, помимо русских, чью кровь они первой покажут солнцу и луне и что они получат от газавата.
— Рай, — беззвучно проговорил старик.
— Это мертвые, а живые? — снова спросил Гази-Магомед.
Мулла Магомед вышел из своего полузастывшего состояния и уже с любопытством спросил:
— А чего хочешь ты?
И его оживившиеся глаза с теплом и любовью остановились на сумрачном и взволнованном лице Гази-Магомеда.
— Раздать земли и имущество изменников ханов той бедноте, что пойдет с нами на газават!
Шамиль поднял глаза на бледное, без кровинки, лицо старика, но оно было неподвижно, и казалось, будто слова Гази-Магомеда не дошли до него.