– Это было так неуместно. Почему, – жалобно спросила она, когда мы остались одни, – почему ты хочешь казаться таким „гнусным“? Может быть, дурные манеры доставляют тебе какое-то особое удовольствие? Что ты этим хочешь доказать?

Это словечко я ей припомнил, что и привело впоследствии к разрыву.

Как она в койке? Да ничего особенного – ни чудес акробатики, ни духовных подвигов, ни каких бы то ни было особых способностей – как мы трахнулись в первый раз, так и продолжали в том же духе: я наступал, а она защищалась, постепенно сдавая позиции, и потом расходилась. Ох и давали мы жару на ее огромной кровати из красного дерева с пологом – фамильная вещь! Дополнительно нас развлекало огромное зеркало.

– Смотри, Сарочка, кто там? – шептал я, прижимая ее к себе. – Что они делают?

Сначала она ужасно смущалась и отворачивалась, а после привыкла и даже втянулась, со временем в ней развилась настоящая страсть к созерцанию коитуса, она следила за отражением с испугом и возбуждением во взгляде. Видела ли она там то же, что и я? Леди и джентльмены! Сверху – Александр Портной, Ньюарк, штат Нью-Джерси: черные волосы в паху, вес сто семьдесят фунтов, половина из них – еще непереваренные сласти и деликатесы!!! Под ним – его противник: беленький пушистый лобок, элегантные гладкие бедра и мягкое девичье личико „а-ля Боттичелли“ – олицетворение наслаждения: сто сорок фунтов республиканской рафинированности и пара самых бойких сосков во всей Новой Англии – Сара Эббот Молсби, Нью-Ханаан, штат Коннектикут!!!

Вы знаете, доктор, мне кажется, что я не просто трахался с этими девушками, а, как мог, открывал Америку, как если бы мне самой судьбой было предписано соблазнить по одной из каждого штата. Завоевать Америку – что может быть увлекательней и почетней? Капитан Колумб, капитан Смит, губернатор Уинтроп, Джордж Вашингтон и теперь я, Александр Портной. Впрочем, что касается Аляски или Гаваев, то я не испытывал к их дочерям никакого влечения – что мне до этих эскимосочек и азиаток, я чужд экзотики! Я, доктор, дитя сороковых, Второй мировой, эпохи радиостанций, я точно знаю, что в нашей бейсбольной лиге восемь команд, а во всей стране сорок восемь штатов. Я помню наизусть все слова песен: „Гимн морской пехоты“, „Продуть балластные цистерны“, „Мы летим, ковыляем во мгле“, я знаю песню морских летчиков: „Поднимайте якоря на небо“, я могу спеть вам песню морских пчелок[42]. Ну-ка, Шпильфогель, скажите мне, где вы служили, и я спою вам вашу песню! Пожалуйста, не упрямьтесь, я же вам плачу деньги! Мы, дети эпохи учебных воздушных тревог, стелили наши пальтишки на бетонный пол и, облокотившись о стены подвала нашей начальной школы, дружно пели, поддерживая собственный боевой дух: „Помолись и передай патроны!“ Назовите любой гимн, который был написан во славу американского флага, и я спою вам его слово в слово! Да, доктор, я помню Коррехидор и флаги, приспущенные в знак траура из-за наших потерь на Иводзиме[43]. Самолет Колина Келли разбился, когда мне было восемь, Хиросима и Нагасаки превратились в пыль, когда мне исполнилось двенадцать, лучшие годы моего отрочества – это четыре года ненависти к Тодзио