Хирург не разрешил Глушкову ни двигаться, ни тем более вставать с постели. Но он все-таки встал. Ночью, когда в палате находился только старшина Сафонов, Михаил Лаврентьевич сказал:

— Коля, помоги-ка мне. Надо попробовать… — он заметил предостерегающий жест старшины и сам начал спускать ноги с кровати. — Подойди поближе, дай обопрусь…

Опираясь на плечо Сафонова, он медленно распрямился. Голова кружилась, ноги подкашивались, сильно болела поясница, но он стоял. Стоял с такой же радостью, с какой спасенный из воды человек вдыхает всеми легкими воздух.

Так стало повторяться всякий день. Глушков вставал с постели и, опираясь на чье-нибудь плечо, делал два-три шага. Он опережал время. Когда ничего не подозревающий врач разрешил ему однажды спустить ноги с кровати, Глушков не только поднялся, но даже медленно прошелся по палате. Добрый доктор Болехов — стоило только поглядеть в его растерянные, полные недоумения глаза!

Выздоравливать нелегко. Можно днями, неделями, месяцами лежать на кровати, глядеть в потолок, ожидая исцеления. Но такое ожидание не в характере капитана. Он с радостью выполнял лечебно-физкультурные процедуры, требовал, чтобы они с каждым днем становились сложнее. Превозмогая боль и усталость, Глушков продвигался к своей победе.

После больницы Михаила Лаврентьевича направили в санаторий. Оттуда он вернулся в свою квартиру при заставе, но к работе приступить ему не разрешили. Его ожидало последнее испытание, которого он больше всего боялся, — военно-медицинская комиссия. От нее зависело, остаться ли Глушкову на пограничной заставе или… От этого «или» капитану становилось горько и тяжело. Разве мог он оставить боевых друзей, заставу, границу?

Однажды вечером, когда во дворе заставы стало темно и тихо, дежурный Лещенко увидел нечто странное. Кто-то в это неурочное время делал упражнения на турнике. Лещенко подошел поближе и, к своему удивлению, узнал капитана…

В назначенный день Глушков отправился на медкомиссию. Там его заставляли сгибать спину и быстро распрямляться, приседать и прыгать на месте. После этого его выслушивали, осматривали и снова заставляли бегать, прыгать и приседать. Глушков искоса поглядывал на врачей — надеялся предугадать их решение. Придирчивость комиссии он внутренне не одобрял: трудно быть бесстрастным, если решается собственная судьба.

Когда ему разрешили выйти и обождать в коридоре, он четким шагом прошел по кабинету, прикрыл за собой дверь, и только тогда тяжело опустился на скамью. В его жизни это был самый трудный экзамен. Даже много времени спустя Михаил Лаврентьевич едва ли смог бы рассказать, о чем думал, что перечувствовал за эти пятнадцать минут ожидания, пока его снова вызвали в кабинет и коротко объявили «годен». Это короткое слово он воспринял как высокую награду и чуть было вслух не сказал: «Служу Советскому Союзу». Но он сказал эти слова молча, про себя.

1960 г.

Капитана сейнера «Вайгач» знают все от мыса Нордкап до Святого Носа. Старики вспоминают его не без зависти: «Вергун с фартом из одной кружки брагу хлебал!» Молодые в фарт не верят. «Удача с неудачей — родные сестры! — говорят они. — А „Вайгач“ без улова в порту не швартуется, стало быть, Михайло Григорьевич своему делу мастер!»