– Обоз с оружием, что в Копорье отбили, в Новгород пришел?
– Пришел, Ярославич, – сказал Домаш. – А с обозом – семь десятков чуди под командой Урхо. Миша их в свою дружину забрал.
– Не зря, значит, я ему поверил, – усмехнулся Александр. – Вели, Домаш, пир готовить.
На пиру Невский рассказал о поездке в ставку Батыя, а Домаш – о подробностях битвы за Тесов. Гаврила Олексич о взятии Изборска говорил мало и без особой охоты. Но было шумно и весело, поздравляли друг друга с удачами, и озабоченность Олексича заметил только Сбыслав. Встревожился и, выбрав удобную минуту, спросил с глазу на глаз:
– Что с Марфушей?
– Пока ничего, но… – Гаврила вздохнул. – Похоже, в монастырь пожитки собирает. Может, оно и к лучшему. Не знаю пока. Сам еще не разобрался.
– Обидел ее? – нахмурился Сбыслав.
– Нет. – Олексич помолчал, прикидывая, стоит ли рассказывать, но поделиться хотелось. – В Изборске ливонцы заложников держали. И среди них – вдова боярская с дочерью: мужа у нее рыцари на кресте распяли, когда он в их веру перекрещиваться отказался. На глазах у жены и дочери. Псы – одно слово. Ну, я их решил к Марфуше отвезти: усадьбу у них спалили, родных нет, достатка тоже. И страшного натерпелись превыше сил человеческих. – Он вздохнул. – А зима, бездорожье, путь неблизкий, и… – Он вдруг улыбнулся. – Легла мне на сердце дочь боярская, Сбыслав. Худа была, одни глазищи в поллица. И улыбаться разучилась, думал, что навсегда. А при расставании улыбнулась вдруг, и будто теплом меня обдало. Только от Марфуши ничего не скроешь. Я – обратно, в Изборск. Отряд там организовал для самообороны, два десятка дружинников оставил и – назад, в Новгород с пленными и захваченным оружием. И – сразу домой. Глянул: оттаяла моя Несмеяна. И порозовела, и улыбается. А вечером мне Марфуша и говорит: «Вот твоя половиночка, братец ты мой дорогой. Сыграем свадебку, и уйду я в монастырь с легкой душой. Грех свой великий замаливать…»
– Грех?.. Какой грех, какой? – с отчаянием спросил Сбыслав.
– Неужто не знаешь? – искренне удивился Олексич. – Так ведь любовь у них была с князем Александром. А ему отец на Брячиславне Полоцкой жениться велел…
Этот разговор состоялся, когда Невский уже ушел, а пир замирал, увядая в хмелю. Вместе с князем ушли и Ярун с Чогдаром, сославшись на усталость, а на самом-то деле, чтобы побеседовать с Александром по душам. Доложили, что ополчение готово и уже обучается, что лучшие стрелки из лука отобраны придирчивым Чогдаром. А потом потребовали, чтобы князь подробно рассказал о каждом дне в ставке Батыя, не упуская никаких мелочей.
– Выходит, выделили тебя с великим князем Ярославом из всех удельных князей, – сказал Ярун с явной озабоченностью. – И десятину отменили, и Церковь особо отметили. Почему так сделано, анда? Чингисиды зазря и в глаза-то не глянут. Может, стравить нас с другими князьями да княжатами хотят?
– Говоришь, с мечом тебя к Бату-хану пропустили? – еще раз уточнил Чогдар.
– Я хотел в юрте его оставить, но темник Неврюй напомнил мне, чтоб непременно меч с собой взял.
– Значит, это заранее решено было. Такая честь оказывается только особо уважаемым полководцам, – продолжал неспешно размышлять Чогдар. – И огнями при входе не очищали?