– Горяч ты, князь, – улыбнулся Сбыслав, ощутив вдруг прилив прежних сил. – А ну как отец лишит тебя возможности горячность эту в решающей битве Невского с ливонцами проявить? Дружина-то все равно уйдет. С тобой или без тебя – это сам решай.

– Ну так собирай ее, чего сидишь? – крикнул Андрей и вышел, громко хлопнув дверью.

Через сутки дружина выступила. Вел ее хмурый и очень недовольный Андрей.

Получив повеление хана, Чогдар не стал задерживаться в Новгороде, но задержался у великого князя, отослав гонца на ближайшую ямскую станцию, поскольку до Владимира татары их еще не довели. Он не был встревожен этим внезапным вызовом, но все же думал, зачем и кому – самому Бату или Субедей-багатуру – он вдруг понадобился. Посланный за ним сотник от ответов уклонялся, поэтому Чогдар и решился на свидание с Ярославом.

Он помнил совет своего покровителя, неисполнение которого могло быть расценено как нарушение приказа, хитрить не умел и перешел к делу, едва опрокинув первый кубок:

– К Бату надо ехать добровольно, великий князь.

– Знаю, – вздохнул Ярослав. – Да вот – беда у нас. Невестка моя до сей поры с постели не встает. Александр с Андреем в Ливонии, а ну как, не дай Бог, преставится, когда я в отъезде буду?

– Невский не знает о ее болезни?

– И не должен знать, – нахмурился великий князь. – С тревогой на сердце войска не водят.

Ярославу и впрямь нельзя было уезжать, и Чогдар об этом больше не говорил. Старался, как мог, отвлечь Ярослава от тяжких дум, рассказывал о Яруне, об ополчении, о лучниках, которых обучал стрелять. Так прошло три дня, он уже собирался в дорогу, когда от Невского примчался гонец с сообщением, что князь Александр взял Псков.

– Вот этой радостью от Батыя и сам прикроешься, и меня прикроешь, – сказал великий князь. – Отслужим благодарственный молебен, попируем и – распрощаемся. Ненадолго, надеюсь.

Распрощаться пришлось навсегда. Но тогда они этого не знали.

Еще издали, едва въехав на площадь, Чогдар увидел перед ханским шатром бунчук с длинным черным хвостом, обернутый черным войлоком. И придержал коня.

– Кто умер?

– Не знаю, – растерянно сказал сотник.

– Нашего учителя, великого полководца Субедей-багатура больше нет среди нас, – угрюмо сказал Бату-хан. – Тело его следует сейчас в Каракорум, где будет предано земле с ханскими почестями. Траурный караван ведет мой брат Берке, которого я отозвал с Кавказа. Ты опоздал проститься с андой собственного отца, Чогдар.

– Я…

– Твоя печаль больше, чем твоя вина. – Бату вздохнул. – Перед кончиной он вспомнил о тебе. Ты заменишь его возле моего стремени и возле моего трона. Такова его последняя воля.

– Кто же может заменить Субедей-багатура?

– Угедей умер, – не слушая, продолжал Бату. – Угедей умер, и Каракорум отозвал тумены Гуюка и Бури. То, что ты сейчас услышишь от меня, должно умереть в твоем сердце.

– Оно умрет там.

Бату сам наполнил чашу Чогдара кумысом. Чогдар с поклоном принял ее двумя руками и почтительно выпил вслед за ханом.

– У меня осталась тысяча чжурчженей и тысяча мангутов. Всего две тысячи монголов, остальное – кипчаки, татары, аланы и русичи. На курултае великим ханом провозгласят Гуюка. Это сказал знающий человек Ючень, сбежавший ко мне. Но куда бежать мне, мой советник?