– Я ж говорил, что ты у меня, сука, еще покричишь, – презрительно напомнил он.
Вампир издал яростный рев. Дверь камеры распахнулась, и в комнату влетела Мелина. В руке рабыня сжимала блестящий кинжал, а ее глаза горели огнем преданной ребенку матери, верной возлюбленному женщины, покорной хозяину рабыни. Она раз, второй, третий вонзила нож в спину Габриэлю. Тот ударил в развороте, и от его затрещины Мелина отлетела на другой конец комнаты. Габриэль снова бросил Жан-Франсуа на стену, но грудь внезапно пронзила боль, в горле забулькало, во рту почувствовался соленый вкус, и Угодник сообразил, что кинжал был не из какого-то там грязного чугуна.
– С-сребросталь, – задыхаясь, произнес он.
Жан-Франсуа распался на части, превратившись в бурлящую массу. Отступив на шаг и выплевывая хлопья розовой пены, Габриэль увидел, что держит в руках лишь оперенную мантию да кафтан, черный бархат, расшитый золотыми завитками. А на полу у него под ногами копошится стая крыс: те посыпались из штанин вампировых бриджей, из рукавов и живым потоком устремились прочь из камеры. Мелина вскочила на ноги и, подхватив историю, прижала ее к себе и вылетела на лестницу. Последние грызуны с писком и верещанием протиснулись в щель между захлопнутой дверью и полом. Габриэль же, сипя и роняя кровавые слюни, вновь остался один.
Последний Угодник, хромая, подошел к столику, подхватил костяную трубку и сверкающий фиал. Щедро отсыпал в чашечку причастия, уселся, скрестив ноги, среди перевернутой мебели и разбитых бутылок. Длинные волосы упали ему на лицо, когда он наклонился к лужице горящего пролитого масла. Внутри у Габриэля все затрепетало, когда это началось: утонченная алхимия, темная магия; кровавый порошок закипел, превращаясь в дым, и комнату наполнил аромат корня остролиста и меди. Габриэль припал губами к мундштуку со страстью, с какой не целовал и возлюбленную, и – Боже правый! – наконец затянулся.
Щеколда на зарешеченном окошке в двери со стуком отодвинулась. Подняв взгляд, Габриэль увидел пару налитых кровью от боли и гнева, испачканных в алых слезах шоколадных глаз.
Он отсалютовал Жан-Франсуа трубкой и мрачно улыбнулся.
– Попытка не пытка.
Историк сощурился и зашипел.
Габриэль же выпустил облачко кровавого дыма.
– До завтра, вампир.
На рассвете
Во владениях Вечного Короля шел двадцать седьмой год мертводня, и убийца правителя по-прежнему ожидал казни.
Он, как дозорный, стоял у окошка-бойницы; его руки покрывала кровь и бледный, как свет звезд, пепел. Пол усеивали осколки битого стекла и обломки мебели; под его ногами красовались пятна сажи и чернил. Тяжелая, окованная железом дверь по-прежнему была заперта и неприступна, словно тайна из тайн. Убийца следил за встающим после незаслуженного отдыха солнцем и, поднеся к губам тонкую костяную трубку, вспомнил, как сладка на вкус преисподняя.
Замок внизу засыпáл. Чудовища возвращались на свои ложа в холодной земле, снимая с себя некое подобие сходства с людьми. Воздух побелел от снегопада, стоял нескончаемый зимний холод. По зубчатым крепостным стенам так и прохаживались солдаты в броне из вороненой стали; глядя на них, убийца кривил в улыбке губы, хотя знал, кто же на самом деле тут раб.