Я заметил, что люди не всегда честны. Откуда берется эта нечестность? Может быть, от страха, что суть твоя прозрачна и каждый может ее углядеть? Может быть, от этого напускается туман, размывается смысл и теряется суть?

Но неужели это так страшно, когда каждый видит, кто ты есть на самом деле?

Или страшно, что это толкает быть чище, честнее, прозрачнее?

Неужели это такой большой труд — сохранить свою чистоту? Неужели размывать и затуманивать суть проще?

Я знаю, я рассуждаю наивно. Мне трудно. Всегда было трудно. Всегда не хватало отца. Быть может, он объяснил бы мне то, чего я не понимаю? Быть может, он понял бы что-то и смог бы мне объяснить? Быть может, мы хотя бы поняли что-то вместе?

Он ведь хотел понять. Я знаю. Я слышал это. Я чувствовал.

Понял ли он? Или нет? Кто теперь ответит? И кто теперь объяснит, как человек может быть бесчеловечным. Ведь так не может быть. Это просто. Надо только вслушаться в слова и поймать суть.

Человек. Человечность.

Попробуйте. Может быть, если понять наконец суть, то все встанет на свои места. Люди вслушаются в слова и узнают, в чем неправы. И мир станет лучше. Нет?

Наверное, я думаю глупо, неправильно. Не знаю. Я ведь вырос не там и не так, чтобы понимать то, что для других просто.

— Итак, суть работы тебе ясна?

Мунлайт стоял посреди чистой, просторной комнаты и смотрел на старого хрена в генеральских погонах. «Старый хрен» не представился, и те, кто привел сюда седого, тоже обошлись без церемонии представления, потому Мун без зазрения совести прицепил генералу собственное погоняло. В глаза обращаться так к старому хрену он пока не рискнул, зато про себя думал о нем именно в такой тональности и получал от этого извращенное удовольствие.

Впрочем, стариком генерал не был. Полвека. Плюс-минус.

Мысль о том, что ему подфартило напоследок, издохла так же быстро, как возникла сутки назад. Хорошего от военных Мун не ждал. Нет, не то чтобы он ставил знак равенства между «военный» и «деревянный», но все без исключения нечастые стычки с армейскими наталкивали на мысль о том, что держаться от них лучше подальше.

Сейчас использовать это нехитрое знание на практике не получалось. Послать на фиг пяток человек с автоматами и попытаться держаться в стороне, особенно если все эти автоматы смотрят на тебя с разных сторон, было трудно. Уйти живым и здоровым оттуда, куда его привели, казалось невозможным.

Выбор выходил невелик: либо сотрудничать, либо подписать себе смертный приговор или, если очень повезет, срок в одном из исправительных заведений стран бывшего СССР. Где ему сидеть, «на Украине милой» или в каких-нибудь «диких степях Забайкалья», без него решат. Вот только вне зависимости от решения результат вряд ли понравится.

А направленные в живот автоматы были настолько красноречивы, что пришлось согласиться на то, на что изначально подписывался.

И он согласился, но не сдался. Потому всю дорогу до базы вояк Игроку, Сберкнижке или как там его на самом деле пришлось выслушать о себе столько ядовитых отзывов, сколько он не слышал, должно быть, за всю жизнь.