Холст распадался под ним с тихим треском. Полотна, обрезанные по подрамнику, выпадали на пол и медленно, словно береста на солнце, скручивались в сдвоенные трубки. Все десять картин уместились в один тяжелый рулон. Кирилл отыскал шпагат, перетянул его в нескольких местах и из остатков шпагата сделал ручку, чтобы удобнее нести. Скальпель он засунул между полотен и огляделся…

Отовсюду со стен на него смотрел старик, в сумраке напоминавший демона.

— Приходи после свадьбы!

Нет, пока он жив, все будет продолжаться. Она придет к нему после свадьбы, и он пожалуется, что картины похищены. Начнется все сначала…

Надо было уходить, кончалась короткая летняя ночь и небо за окном посветлело. Кирилл стоял посередине мастерской с рулоном холстов и не мог двинуться с места. Его было не убить, не хватило бы патронов, поскольку старик казался вездесущим и бессмертным. На портретах он щурился и надменно улыбался, словно говорил — я стар и страшен, я немощен и уродлив, но она все равно придет ко мне и с удовольствием снимет одежды передо мной. Ей нравится позировать перед стариком, ибо в контрасте с моей убогостью она становится еще прекраснее. Ей доставляет радость, что я смотрю на нее, трогаю руками; ей приятно, когда я молюсь на нее, ибо для красивой женщины моя молитва — высший смысл ее жизни. Я — чародей! Я создаю ей вечное, нетленное тело, которое сохранит красоту и после ее смерти. Ты же, молодой и удачливый, не способен принести ей такое счастье и можешь лишь физически, недолго обладать ею. Но она все равно принадлежит только мне!

Он не мог объяснить, почему это так, но понимал, что это действительно так! Иначе бы Аннушка не стремилась сюда, словно завороженная, и Кирилл чувствовал: всякое препятствие ее стремлению вызовет гнев и немедленный разрыв. А если он ничего не сказал и не сделал в тот первый день, то теперь уже поздно что-либо делать и говорить. Он понял, что власть над женщиной — эта такая же неуправляемая стихия, как гроза, зима или наводнение, и не существует в мире правил или законов, следуя которым можно овладеть чувствами и волей женщины. Даже самая преданная и страстная любовь никогда не в силах покорить ее до конца; все равно останется некая глубинная суть, не подвластная ни самым тонким, изощренным чувствам, ни доскональным знаниям ее непредсказуемой психологии.

Только он понял это, как приговоренный, над которым занесли топор и теперь требуют, чтобы смирился со своей участью — быть зарубленным.

Из мастерской Кирилл вышел через двери: все замки на дверях открывались изнутри.

Не скрываясь, он долго брел по городу и иногда шаркал об асфальт тяжелым свитком полотен. Однако рассвет быстро высветлил небо и постепенно привел его в чувство. Он стоял на пешеходном мосту через реку, совершенно один в обезлюдевшем городе. В любом случае надо было избавиться от ноши и вернуться домой, пока не проснулись. Кирилл разрезал шпагат и стал заворачивать в полотна камень…

И не удержался. Преступника всегда тянет посмотреть на свою жертву…

Из десяти картин лишь три были с Аннушкой: последняя, заранее проданная в банк, пейзажная среди жесткой осоки и полутемная, со свечами. На всех остальных были совершенно другие женщины, при свете утра уже ничем не похожие на Аннушку, хотя тоже красивые и волнующие. Он резал их скальпелем, рвал на куски и бросал вниз с моста. Фанерно-жесткий холст неожиданно легко дрался на части вдоль и поперек, а красочный слой, намертво впитавшийся в ткань, оставался целым и не осыпался на разрывах. Куски полотен долго кувыркались в воздухе, планировали и, ложась на воду, не тонули.