— Алеша, погоди, — Кирилл стоял растерянный. — Ты уйдешь в отставку, а я что? Один в армии останусь? Я же хотел с тобой. Всем говорил, у меня отец и брат… Может, на преподавательскую? Ты же хотел!

— Нет, Кирюша, принципиально уйду, — он обнял брата и повел в дом. — Чего ты напугался? Один… В академию помогу поступить. С назначением поближе к дому — тоже… А я стану твою жену-красавицу тут охранять! Знаешь, какой глаз за ней нужен? Того и смотри — умыкнут! Детей твоих нянчить буду! Племянников, а?

— Я хотел ее с собой… — начал было Кирилл, однако брат развернул его к себе, сказал мягко и определенно, как это он умел:

— Жену оставишь дома. И убедишь ее, что она должна жить в семье. Все понял?

— Понял, командир, — подчинился Кирилл. — Опять я остаюсь совсем один, как в Доме ребенка. Вот судьба, тиимать!

— Ничего, тут близко, — успокоил Алексей. — Сам будешь приезжать, она к тебе съездит… Зато знаешь, когда долго не видишь жену, так волнуешься, так в душе щемит — как будто впервые встретил. И домой будешь рваться, дни считать… Запомни, брат: красивая офицерская жена в военном городке — всем беда. И тебе в первую очередь. Не от снаряда в танке сгоришь, а от ревности… Поначалу, бывало, мне надо боевую задачу выполнять, а я лечу и думаю: на нее тогда в магазине один майор смотрел. Так смотрел, подлец! Интересно, что она станет делать, если этот майор припрется к ней с цветами, с шампанским… И знаешь, Кирюша, — он взял себя за горло. — Эта штука вот так давит, днем и ночью… И тогда становишься как больной, ничто не в радость. А я ведь, Кирюша, не ревнивец, не такой, чтобы… Просто Катюша была очень красивой, все озирались. Это она за последние годы сдала, когда я по госпиталям начал валяться, особенно после Афгана… Красивая женщина, брат, величайшая ценность. И мужчины будут к ней тянуться, независимо от ее поведения. Все в мире уйдет в прах, все забудется, а она останется. Никто не знает, что было в Древнем Египте или Греции, но все помнят Нефертити, Клеопатру, Таис Афинскую…

В это время на крыльцо вышла Аннушка, стремительно схватила Кирилла под руку:

— Извините, что вторгаюсь в мужскую беседу. Бабушка Полина всех требует к себе.

— Вот и она останется, — сказал старший Ерашов. — Генерала Ерашова забудут. Мало ли было генералов? Анна Ледяева — единственная и неповторимая, и если бы кто-нибудь написал ее портрет и обессмертил…

— Вы о чем это? — подозрительно спросила Аннушка.

— Так, мужской разговор, — бросил Кирилл. — У тебя нос, как у Клеопатры.

— О чем могут говорить два солдафона? — засмеялся старший Ерашов. — Конечно, о женщинах!

Бабушка Полина полулежала в мягком кресле, прикрытая байковым одеялом. Горделивая ее осанка и манера говорить властно и непререкаемо не были игрой в старую барыню; она таковой оставалась всю жизнь, и лишь в какой-то период, когда обезножила и немощная оказалась на чужих руках, как бы поступилась своим нравом и привычками. И теперь, обретя круг близких, она вновь стала сама собой. Ей хотелось править в доме, распоряжаться, и это ей не доставляло удовольствие, скорее, напротив, приносило хлопоты, некоторую обузу, однако она мирилась со всеми неудобствами — что же поделать? Судьба всякого старшего в семье и доме.