Сережа свернул на набережную Мойки, миновал зеркальные двери ресторана «Данон» возле Полицейского моста. Не зашел он и в кофейню «У Жоржа» на углу набережных Фонтанки и Крюкова канала. Кофе — это замечательно, но меренгами и бисквитами сыт не будешь. Так, в раздумьях, Сережа и дошагал до «Латинского квартала», расположенного в Ротах Измайловского полка. Здесь была вотчина студентов — Императорского Университета, Технологического института, Путейского, Института Гражданских инженеров и Бог весть еще каких.
Подходящее место нашлось довольно быстро. Сереже, в бытность его в Морском Корпусе, случалось бывать здесь в компании приятелей из Путейского института. С тех пор прошло два года; приятели закончили учебу и разъехались по городам и весям, а Сережа сменил гардемаринскую форменку на офицерский сюртук. Трактир же никуда не делся, даже выбор блюд остался прежним — без изысков, зато сытно и по карману здешним аборигенам. Нравы в трактире царили самые либеральные: половые не требовали от студентов, засевших в углу за конспектами, все время делать заказы. Взял малый чайник заварки, самовар кипятка и пару бубликов с маком — сиди, доливай, прихлебывай, хоть до закрытия!
Флотские офицеры были здесь редкими гостями. Половый, увидав мичманский сюртук и кортик, устроил гостя на местечко почище и шлепнул на стол засаленную книжку меню. Но не успел Сережа сделать заказ, как рядом вразнобой грянуло:
Сережа обернулся. Соседний стол, (вернее, два стола, сдвинутые вместе), украшал привычный nature morte[9]: тарелки с остатками дешевых закусок, ведерный самовар, батарея винных бутылок и штофов казенного белого хлебного вина. Пели трое: тощий студент в мундире Училища Правоведения («чижик-пыжик», как их прозвали за желто-зеленые мундиры и зимние пыжиковые шапки), коротко стриженный широкоплечий крепыш с петлицами «техноложки» и еще один, в сдвинутой на затылок фуражке Межевого института.
Кроме этих трех, за сдвинутыми столами устроилось еще с полдюжины народу, в том числе и две барышни, чей облик выдавал курсисток. Одна пыталась подпевать. Голос у нее был очень даже неплох, но слов она не знала, а потому, путалась в куплетах, сбивалась и краснела.
Песню Сережа узнал. Няня, ходившая за мальчиком, пока ему не исполнилось пять лет, законная супружница отцовского вестового Игната, который за время службы побывал с Ильей Андреевичам под всеми широтами, частенько напевала ее возле детской кроватки:
Правда, в нянином исполнении песенка звучала жалостливо, а студенты пели ее, как героическую балладу:
Землемер грохнул кружкой о столешницу, отчего самовар подпрыгнул на гнутых ножках, и еще раз проревел последнюю строку: