Сотник, видимо, понял намёк. На следующий день большая часть кешского гарнизона покинула цитадель и вихрем пронеслась по окрестным сёлам. Это был необычный набег. Хватали не столько добро, сколько людей. До семи десятков. К вечеру все они сидели в ямах городского зиндана.
Тимура удивила эта выходка, он послал своих людей разузнать, кого именно хватали чагатаи. Доставленные сведения не дали возможности сделать какой-нибудь определённый вывод. В тюрьме оказались самые разные люди. От местных сумасшедших до местных богатеев. Тимур не любил оказываться в положении, когда он перестаёт понимать действия противника. Он решил на время затаиться, сделать вид, что ничего не слышал о случившемся в окрестностях города.
Ожидание — дело нелёгкое, особенно ожидание неприятностей.
Через день к нему в становище явилась депутация именитых горожан. Они были очень возмущены, но ещё больше перепуганы. Как же жить, если от произвола не защищают ни возраст, ни деньги, ни положение?
Тимур сказал именитым гостям, что завтра же пошлёт гонца с требованием объяснений от Баскумчи.
Глаза горожан померкли после этих слов.
— Баскумча будет разговаривать только с тобой или ни с кем, — сказали они.
Тимур и сам знал это, но он ещё не разобрался в том, что происходит, поэтому не мог себе позволить действовать. Любой шаг грозил оказаться ошибочным.
Депутация убыла, чтобы на следующий день смениться следующей депутацией. Город волновался, в воздухе нарастало ощущение назревающего бунта. Горожан подогревают шиитские дервиши, огромное количество которых накануне прибыло в Кеш частью из Карши, частью из Термеза.
Чагатаи ведут себя нагло, как бы провоцируя выступление.
Надо ехать, понял Тимур. Может быть, там, на месте, удастся во всём разобраться.
Он взял с собой только Мансура и Байсункара, велев Хандалу и Захиру готовить становище к откочёвке.
Въехав в город через Песчаные ворота, он понял, что молившие его о помощи горожане ничуть не преувеличивали размеры волнения и беспорядка, царивших в Кеше. Базар, этот точнейший барометр общественной жизни в любом восточном городе, был пуст. По улицам шныряли какие-то подозрительные люди, возле караван-сараев ревели верблюды. На Площади перед цитаделью толкалась довольно многочисленная толпа. Было такое впечатление, что здесь на землю опустилось огромное пылевое облако, на дне которого тремя большими кольцами, одно в другом, кружились в бесконечном танце сотни полторы шиитских дервишей. Они были в треугольных колпаках и изодранных халатах. Почти все босиком. От бесконечных странствий их подошвы сделались твёрже бронзы. Их бороды свалялись, как верблюжья грива, глаза лихорадочно блестели; гнусавые песнопения, смешиваясь со слюной, превращались у них на губах в пену еле сдерживаемого бешенства. Они ритмично притопывали и вздымали над головами свои острые, как шило, посохи.
Горожане большей частью жались к дувалам близлежащих домов и караван-сараев или осторожно толпились в переулках. В руках у многих виднелись камни и заступы.
Сквозь разрывы в пелене пыли была видна шеренга чагатайских всадников. Они молча стояли спиной к полуразрушенным стенам цитадели. Абсолютно неподвижные, как изваяния. Поднятая подошвами дервишей пыль медленно оседала на их шапки и плечи, будто это были ветки и листья придорожных чинар.