Во время этой речи Ильяс-Ходжа стоял спиной к выходу из шатра, шепча змеиными губами бесшумные проклятья и терзая острыми пальцами шёлковую занавесь.

Его отец между тем продолжал хвалебные речи в адрес Тимура.

   — И ещё, Ильяс-Ходжа, ты видел, с какой охотой ему подчиняются люди, несмотря на его молодость? Только человек, рождённый управлять, обладает такими качествами.

Царевич бросил занавесь и, бросившись к отцу, сел у его ног. Он задыхался от волнения.

   — Тут я с тобой согласен, отец. Тимур, сын Тарагая, рождён не подчиняться, но властвовать.

Хан поднял пухлую руку и отрицательно помотал ею в воздухе.

   — Не властвовать, но управлять. Ты должен знать разницу между этими словами. Властвовать может только прямой потомок Потрясателя Вселенной, только тот, кто происходит из рода Чингисхана.

Дыша мощно, как кузнечные мехи, Токлуг Тимур вернулся в сидячее положение. Он собирался говорить о важных вещах.

   — Властвовать и царствовать можешь ты, мой сын, мой старший сын. После моей смерти так и случится. Тимур может лишь управлять частью твоих владений. Испокон веку земли на Кашкадарье принадлежат Чагатаеву улусу, и так будет впредь.

На лице царевича выразилось сильнейшее изумление.

   — Ты хочешь, отец, эти земли доверить этой подлой барласской собаке?!

Хан тяжело, неудовлетворённо вздохнул:

   — Я уже объяснил тебе, что сын Тарагая прекрасный воин и охотник, человек сильный и умный, а не собака.

   — Но тем хуже для того, кому он будет подчиняться. Своеволие и мятеж неизбежно гнездятся в человеке, который уверен в своих силах, разве не так?!

   — Мы не можем проникнуть в его душу. Может быть, Бог, которому он так истово поклоняется, умеет это, но у меня нет способа спросить его об этом.

   — Вот видишь!

   — Я-то вижу, а вот видишь ли ты, Ильяс-Ходжа?

   — Что, отец, что?!

   — Из чего состоит искусство управления и своим народом, и народами подчинёнными.

   — Ты рассказывал мне...

   — Но, кажется, ты не усвоил моих уроков. Придётся мне и на этот раз тебе всё растолковывать, как говорят таджики, придётся нарезать рис.

Царевич отхлебнул кумыса из отцовской чаши и сел удобнее.

   — Я не хуже тебя вижу, что из Тимура, Тарагаева сына, вырастает муж незаурядный, и воитель, и управитель. С охотой отдам я под его руку и барласские кочевья, и города на Кашкадарье. Суть вот в чём. Пока мы сильны, не имеет никакого значения, кто управляет тем или иным туменом нашего улуса. Пусть он будет силён, пусть он будет ничтожен, в случае бунта его ждёт один конец, ты понимаешь какой.

   — Понимаю, отец.

Хан показал, чтобы ему налили ещё кумыса. Напившись, он продолжил:

   — Но когда мы ослабнем — не хочется об этом думать, но думать приходится, — тут и проявятся качества наших подданных. Люди слабые и ничтожные предадут всегда. Трусы и ничтожества всегда переходят на сторону сильных, люди глупые не видят последствий своих шагов. Они не понимают, что тот, кто сейчас потерял силу, завтра может её вновь обрести. Что касается мужей такого склада, как Тимур, я скажу так: они могут предать...

   — Вот видишь!