Девушка резко повернулась ко мне, распахивая свои голубые глазищи, а я запаниковал. Что?! Я сказал это вслух?!

– Правда? – робко прошептала Инна.

Я молча кивнул, а девушка склонила голову, очень мило краснея. Блеснула на ресницах слеза. Инна засмеялась смущенно, кончиками пальцев проводя по выдавшим ее глазам, и выпрямилась, оглянулась на дверь.

Голоса Изи и Али доносились неразборчиво, но вот Динавицер воскликнул:

– Да не знаю я! А врать не хочу!

– Вот турок… – попеняла ему Аля.

И сразу молчание. Мы с Инной переглянулись, без слов понимая друг друга.

– Он боится это сказать! – прошептала Дворская, отводя взгляд, но он снова вернулся – ко мне. Приманивая, затягивая в сладкий, дурманящий омут. Инна гибко поднялась – и мои губы мигом обсохли. «Эй, эй! – встревожился Михаил Петрович. – Только любовей мне еще и не хватало! Тебе же и так хорошо, зачем тогда амурная морока? Влюбленность деактивирует префронтальную кору, задействованную в принятии рациональных решений!»

Но юному Мише плевать было на старого зануду.

«Если она подойдет ближе… – думал я, замирая. – Еще ближе… Прижмется если… Да пусть всего лишь притронется! Тогда – всё…»

Меня спасло явление раскрасневшейся Альбины – сердитость и обида все еще не оставляли ее, но уже чувствовалось, виделось смягчение. «Похоже, сегодня я спас неудавшийся тогда брак…» – отмер я.

Инна так красноречиво уставилась на подружку, что у Ефимовой щечки зарозовели.

– Турок он, – смущенно поставила Аля диагноз.

– Еще какой! – донеслось из зала. – Но я лечусь!

Дворская радостно затормошила Ефимову и бросилась к плите – божественный аромат пиццы распирал духовой шкаф, струился по кухне, мучая юнцов и юниц.

– Не подгорит? – озвучила тревогу Инна, изящно приседая и заглядывая сквозь замызганное стекло духовки.

У меня опять во рту пересохло, но тут явился Изя – его уши пылали как стоп-сигналы.

– Я вовремя? – жизнерадостно спросил он.

– Еще немного, еще чуть-чуть, – фальшиво пропел я, испытывая разброд чувств. – Сейчас, подрумянится слегка, и можно будет…

– …жрать! – алчно выдохнул Динавицер.

– Фи! – вздернула носик Аля. – Воспитанные молодые люди так не выражаются.

– Так то – воспитанные! А я – упитанный! То есть наоборот – мне привес нужен!

Потрепавшись еще минут десять, мы, наконец, достали противень и водрузили его на стол. Пицца исходила паром, дразня ароматами, неведомыми на этой жилплощади.

– Вкуснятина какая… – пробормотал Изя.

– Так ты ж еще не пробовал!

– А я заранее. Потом рот занят будет…

– Режем! – сказал я кровожадно. – Куски быстрее остынут.

Оставив долю яства родителям и Насте, я раздал друзьям горячую пиццу, и те не стали долго дожидаться – принялись за дело. Изя оказался прав – до разговоров дело не дошло, все издаваемые нами фонемы выражали первобытное удовольствие и звучали точно так же, как когда-то под закопченными сводами пещер.

Сытые и довольные, одноклассники лениво подались на выход. Я подал Инне ее шубку «под норку» и уловил блеск девичьих глаз в полутьме прихожей. Сухой и холодный ум наверняка убедит себя и всех, что за несказанное сияние я принял всего лишь блик люстры из комнаты, но Мише Гарину было виднее.