Били ее "шоколадкой"... Это увесистый кусок железа, которой зажимают в руку и наносят всесокрушающие удары...

Рыцарь был сейчас же вознагражден: с этого момента он, на правах спасителя, прочно поселяется в квартире Веры Чеберяк, где и живет до сего времени, охраняя мир и благоволение в этом доме, полном мерзости...

Тут же, на суде, раскрывается совершенно иное... Рыцарь этот никого не спасал, а был просто случайным свидетелем, как не хулиганы, а Павел Мифле, этот основной кавалер Веры Чеберяк, из всех сил колотил свою любовницу.

За что?..

В подробностях рассказ о мотивах воинственного выступления этого французского гражданина, ослепленного русской Чеберяк, - до сего времени еще не оглашен, но что здесь, конечно, играла главнейшую роль любвеобильность сердца Веры Чеберяк, - в этом нет ни малейшего сомнения...

- Но как вы узнали, что вас избивал Мифле? Ведь было же темно?.. спрашивали героиню Лукьяновки.

- Мне на другой день сказали, что видели двух бежавших и державшихся за руки, - объясняла эта удивительно догадливая женщина... {123} - Один из них, конечно, должен быть слепым...

- Почему?..

- Зрячие бежали бы врассыпную.

- А если здесь был слепой, то кто, скажите, мог быть, иной, как не Мифле? Других слепых здесь нет...

Право такая сообразительность сделала бы честь любой ищейки первого разряда..

Но что показал Петров?

Он ничего нового не показал. Он слово в слово повторил то, что рассказывали Чеберякова, только несколько иными словами.

Когда он отходил от свидетельской стойки, он метнул взор на Чеберякову, и ее желто-оранжевый шишак на шляпе заколыхался благосклонно, и он смиренно сел на лавочку, зашевелив около щеки и горла своими страшными пальцами...

LII.

Журналист-расследователь.

Мы должны остановиться здесь на показаниях Бразуль-Брушковского, этого журналиста, занявшего совершенно не подобающую роль для газетного сотрудника: роль расследователя по уголовному делу, связавшего себя одной веревкой с бывшим начальником сыскного отделения Красовским, с сыщиками, с жандармским управлением, в лице исправлявшего должность его начальника подполковника Иванова, с которым он, по его собственным признаниям, сделанным на суде, так часто видался, советовался, устраивал свидания и пр.

Помимо этой совершенно недопустимой роли журналиста, БразулюБрушковскому не надо было бы унижаться и говорить на суде и о ломбардных квитанциях, и о той славе и повышенных гонорарах, которые он надеется, по его уверениям, получить... Последний мотив: бескорыстие его деятельности совершенно уходит из-под его ног, после этих им же самим сделанных разъяснений. Ему не нужно было дожидаться свидетельства подполковника Иванова, который заявил, что жандармскому правлению доподлинно известно, что вся работа частных сыщиков оплачивалась, и что {124} Бразуль-Брушковский получил три тысячи рублей при его поездке в Крым. Не дожидаясь этого позора и унижения, Бразуль-Брушковский должен был прямо и откровенно сказать, получал он или не получал денежную помощь от своих друзей, клепать же на себя о каких-то проблематических гонорарах, которых он не получал и никогда не получит, как бы он об этом ни мечтал, это значит самому вырывать всю почву из под своих же ног: последнее оправдание его участия в деле розыска по этому уголовному делу сведено на полную смарку, так как последняя зацепка - идеалистический мотив возмущения клеветой, возведенной на еврейский народ - исчезает, по его же собственным уверениям, раз и навсегда, так как корыстный мотив не отрицается, в конце-концов, и им самим.