Вроде бы все шло как по маслу, но чем ближе к вечеру, тем на душе у Палецкого становилось все более неспокойно, да и Иоанн, с каждой минутой все больше напоминавший неуверенного Подменыша, явно не походил на триумфатора. Виной же тому был… назначенный на завтра отъезд в Москву. Можно было, конечно, не брать с собой царицу, сославшись на то, что Кремль и царские покои изрядно пострадали от пожара, но Иоанн прекрасно понимал, что это далеко не лучший выход. Если уж так по большому счету разбираться, то это не более чем отсрочка. Тем самым он лишь отложил бы грядущее свидание, которое все равно неизбежно. А если почует да поднимет крик?

Конечно, после нынешнего совета с Думой все бояре восприняли бы как должное, если бы царь повелел заточить лишившуюся рассудка девицу в монастырь под строгое наблюдение лекарей, и никто на ее вопли о том, что царя подменили, особого внимания не обратил бы. Но это как раз не выглядело бы победой, а уж тем паче — полным триумфом, подобно нынешнему торжеству.

Опять же — а вдруг кто-то и впрямь после ее слов начнет приглядываться к Иоанну? Хотя Третьяк, присутствовавший при ночном переодевании подлинного царя, был уверен, что на его теле нет ни одного существенного пятна, которое могло бы запомниться кому-то из ближних, например, Алексею Адашеву или Даниле Юрьеву-Захарьину, которые бывали с царем в мыльне, но клясться в этом бы не стал. Мало ли. Все ж таки ночь, а луна хоть и заливала все окрест, но с солнышком ее не сравнить, так что мог и упустить. Да и прибывший Ероха, которому было велено осмотреть Иоанна еще раз, но уже при свете дня, утверждал то же самое — не увидел он у него никаких пятен, так что с этой стороны к Третьяку придраться нельзя, как ни старайся.

Но кто ведает — что может подсказать женщине ее сердце. А не брать с собой царицу, которая и без того все эти дни пребывания в Воробьеве жила всеми покинутая, если не считать двух-трех боярынь, да такого же количества дворовых девок, тоже не след. Если и в Москву ее не везти, оставив в загородном тереме, то тут оно и вовсе станет напоминать что-то вроде опалы.

Если же брать, то по всему выходило, что показаться ей надо непременно заранее, чтоб не прилюдно. Заранее же — означало увидеться с нею именно сегодня вечером, и визит этот, в отличие от боярской Думы, отложить хоть на день уже не получится. К тому же все осложнялось тем, что предстояло не только увидеться, но и, как бы деликатнее сказать, осязать ее.

С одной стороны, это было даже хорошо, потому что ночью, при тусклом свете свечей, которые тоже можно погасить, что-либо разглядеть в своем супруге царица навряд ли сможет. С другой…

Уж больно много возникало тут вопросов, на которые не то что не сыскать ответа, но и сам поиск вести попросту глупо, ибо бессмысленно, потому что ведали о них лишь двое — сам «ранешний» царь и Анастасия Романовна. В самом деле — кто может сказать, как там они целовались-миловались, какие он ей сладкие слова говорил, как ласкал да оглаживал, не говоря уж о вовсе скоромном.

Потому и было у Ивашки тревожно на душе…