— Уходим! — коротко сказал Чуга.

— Уходим, — согласился Павел.

Судов у пристани в Сент-Луисе было так много, что они причаливали носами, теснясь борт к борту, а в порту царила полнейшая неразбериха, точь-в-точь разворошенный муравейник. Пассажиры с детьми и со скарбом мешались с телегами и лошадьми. Негры-грузчики, ревевшие свою песню «Последний куль! Последний куль!», закатывали по сходням бочки, затаскивали, сгибаясь, тюки и ящики, а матросы орали, надсаживаясь, изнемогая, ибо разместить прорву грузов и орду пассажиров казалось делом нереальным.

— Думается мне, друг мой, — громко сказал Туренин, — что этот Мейси не зря по наши души явился.

Фёдор мрачно кивнул.

— Мыслю я, — проговорил он, — что и тут Гонт замешан. Его это проделки. Хотя… Когда бы он поспел?

— А телеграф на что?

— Ну да… Потопали, князь. Вон, нам уже руками машут…

Чарльз Гуднайт поднялся на борт парохода «Великий Могол». Фёдор, Павел и Ларедо Шейн топали следом, облапив багаж да поглядывая по сторонам.

— Объявляется посадка на «Великий Могол»! — трубно взревел капитан в рупор. — Всем грузиться на «Великий Могол»!

У нарядной конторки кассира Гуднайт купил билеты,[69] и все гурьбой прошли к каютам.

— Стильно тут у них, — прокряхтел князь.

— А то! — гордо отозвался Шейн, словно был хозяином парохода.

«Великий Могол» и вправду выглядел под стать названию. Над судном воздымались две высокие трубы, чёрные и вычурные, а между ними висела золочёная эмблема. Прямо за трубами блестела стёклами лоцманская рубка. Кожухи над колёсами были расписаны довольно аляповато, зато ярко, а над буквами, выведенными полукругом и складывающимися в наименование «ВЕЛИКИЙ МОГОЛ», расходились чётко прорисованные солнечные лучи. Все три палубы были окаймлены белыми поручнями, а из труб нарочно валил чернущий дым — в топку подкинули смолистых сосновых поленьев, чтобы каждому стало ясно — пароход отправляется!

Повсюду были расстелены ковровые дорожки, наверху позванивали люстры с гранёными стеклянными подвесками, мимо дверей с картинками сновал негр-буфетчик в чистом переднике.

— Оливер, мой друг и напарник, — говорил Гуднайт, широко шагая по коридору и раскланиваясь со встречными дамами, — нынче в Биг-Бенде обретается. Самая глушь во всём Техасе! Оливер должен пригнать из Мексики большой табун — каждый ковбой на перегоне меняет за день по три-четыре лошади, вот и представьте… Я так прикинул, что в Сан-Антонио мы с ним пересечёмся. Сразу долги все раздадим, и ещё останется, на что скот покупать… Ну располагайтесь!

Чарльз устроился в крошечной каютке с намалёванным у входа индейцем — ярко-красным, в перьях, смахивавшим на петуха, — а наша троица поселилась через стенку. На двери их тесного обиталища был изображён абсолютно счастливый негр с огромной корзиной, полной хлопка.

— Вы как хоти-ите, — раззевался Шейн, — а я баиньки!

Повесив шляпу на крючок и разувшись, ковбой с кряхтеньем забрался на верхнюю койку. Фёдор с подозрением принюхался, но нет, грязными носками не воняло.

— Я тоже прилягу, пожалуй, — пробормотал Павел. — В поезде было чертовски неудобно…