Однажды монах спросил чаньского мастера Чжаочжоу: "Что делать, когда ни одна вещь не приходит?" Чжаочжоу ответил: "Положить её". Монах спросил: "Если ни одна вещь не приходит, что класть?" Чжаочжоу ответил: "Если её невозможно положить, подними". Этот разговор относится в точности к такой ситуации. Истинный вкус этого состояния не может быть описан. Как пьющий воду: только он знает, насколько холодна она или тепла. Если человек достигает этого состояния, он естественно поймёт. Если он не в этом состоянии, никакое объяснение не будет соответствовать. Мастеру меча предложите меч; не трудитесь показывать свои стихи тому, кто не поэт.

Могут спросить: "Как метод Бодхисаттвы Авалокитешвары обращения внутрь, чтобы услышать собственную природу, считают исследованием чань?" Я ранее объяснил, что заботиться о Хуа-тоу – это быть, миг за мигом, с одной лишь мыслью, однонаправленно сияя светом внутрь, на "то, что не рождено и не разрушено". Озарение внутрь – это отражение (reflection). Собственная природа – это то, что не рождено и не разрушено. Когда "слушание" и "озарение" следуют за звуком и формой в мирском потоке, слушание не идёт за звук, а видение не идёт за форму. Однако когда человек обращается внутрь и созерцает напротив мирского потока собственную природу, и не преследует звук и форму, то он становится чистым и прозрачным. Тогда "слушание" и "озарение" – не две разные вещи.

Поэтому нам следует знать, что заботиться о Хуа-тоу и обращаться внутрь для слышания собственной природы – не значит использовать глаза для смотрения и уши для слушания. Если мы используем уши, чтобы слышать, или глаза, чтобы смотреть, то мы преследуем звук и форму. Как следствие, мы будем подвержены их влиянию. Это называется подчинение мирскому потоку. Если человек практикует с одной только мыслью, однонаправленно пребывая в том, что не рождено и не разрушено, не преследуя звук и форму, без блуждающих мыслей, то он идёт против потока. Это называется также заботиться о Хуа-тоу или обращаться внутрь для слышания собственной природы. Это не значит, что вам следует плотно закрыть глаза или закрыть уши. Просто не порождайте ум, стремящийся к звуку и форме.

В чаньских упражнениях самое главное – искреннее стремление оставить рождение и смерть, и порождение настойчивого (упорного, стойкого) ума. Если нет искренности (серьёзности) в оставлении рождения и смерти, то не получится породить "великое сомнение", и практика не будет действенной. Если нет стойкости в уме человека, итогом будет лень – как у того, кто практикует один день и отдыхает десять. Ваше сосредоточение на практике не станет непрерывным и непоколебимым.

Всё, что вам нужно – иметь намерение, устремлённость и стойкость в вашей практике, и тогда, когда возникнет великое сомнение, омрачения прекратятся сами. Когда придёт время, дыня естественно отделится от лозы.

Я расскажу вам одну историю. В династию Цин, в год Ген Цзе (1900), когда восемь мировых сил послали свои армии в Пекин, император Гуан Сюй бежал из Пекина на запад, в провинцию Шаньси. Каждый день он проходил десятки вёрст. Несколько дней ему нечего было есть. На дороге крестьянин угостил его стеблями сладкого картофеля. Когда он поел их, он спросил крестьянина, что это было такое вкусное. Подумайте об обычном, внушающем трепет, поведении императора и его высокомерии! Как долго, по вашему, он мог продолжать поддерживать своё императорское отношение после такого долгого путешествия пешком? Вы думаете, ему хоть раз приходилось голодать? Как вы думаете, ему когда-нибудь приходилось есть ботву сладкого картофеля? К этому времени он отбросил всё своё важничанье. В конце концов, ему пришлось пройти немалое расстояние и есть ботву от голода. Почему он смог в это время отложить всё? Потому что союзные армии алкали его жизни, и его единственной мыслью было спастись. Но когда установился мир, и он вернулся в Пекин, он снова стал гордым и высокомерным. Ему не приходилось больше бежать. Ему не приходилось больше есть никакой пищи, которая могла бы ему не понравиться. Почему он не мог отложить всё теперь? Потому, что союзные армии больше не жаждали его жизни. Если бы у императора всегда было отношение бегства ради спасения своей жизни, и если бы он смог обратить такое отношение на путь практики, то не было бы ничего, чего он не смог бы достичь. Жаль, что он не обладал упорным умом. Когда благоприятные условия вернулись, вернулись и его былые привычки.