— Ты как себя чувствуешь?

— Ничего, хожу помаленьку.

— Желтый весь. И винтовка твоя никуда не годится.

— Исправна винтовка.

— Ну-ну… увеличивай счет.

Людей в траншеях не хватало. Один стрелок на десяток метров, и капитан был рад моему приходу. В принципе я уже пристрелялся по кручам, хорошо изучил траекторию полета пуль, мог поражать цели и без оптики. Чистяков меня не отговаривал, Ангара занимался своими делами, а я занял позицию под сваленной осиной. Небольшой окоп сверху прикрывал ствол дерева. Укрытие казалось надежным.

Позже, вспоминая эту вылазку, понял, что хотел переломить предчувствие смерти. Доказать, что нечего хоронить себя раньше времени, даже сделал три выстрела. В овраге, где на участке пологого берега находилось боевое охранение, неосторожно высунулся пулеметчик. Оглянувшись, пошел в кусты. После выстрела свалился и закричал, прося о помощи. Я не стал играть в благородство и добил бы его. Мешала нескошенная густая трава, уже покрытая инеем. Следовало уходить, но я терпеливо ждал. Минут через десять из окопа выполз еще один итальянец. Было хорошо видно каску, и я нажал на спуск, потом добавил еще одну пулю.

Скорее всего, не попал, зато по вспышкам обнаружили мое местонахождение. Я уже уползал, но, преграждая отход, открыли огонь пулеметы, затем полетели мины. Метрах в пятидесяти забрался в знакомую яму под корневищем и переждал обстрел. Потом снова полз, а когда посчитал себя в безопасности, пригнувшись, побежал.

Удар по правой ноге опрокинул меня на землю. Боли в первые секунды не почувствовал, затем она запульсировала по всему телу. Такое ощущение, будто ногу прожгли раскаленным прутом. Я ворочался, пытаясь выпутаться из маскхалата, душившего меня. Зачем я вообще его надевал! Среди серых облетевших деревьев и травы обычная шинель почти незаметна.

Разодрал маскхалат, спустил до колен брюки, кальсоны, сплошь пропитанные кровью, и пытался бинтовать рану (или две). Но место для перевязки между коленом и бедром было неудобным, повязка не держалась. Тогда я накрутил жгут из ремня. С трудом поднялся, сделал шаг, второй и снова свалился. В сапоге хлюпало, казалось, что он залит кровью доверху.

Я всегда берег свою самозарядку, но страх, что истеку кровью в сотне метров от окопов, заставил меня воспользоваться винтовкой, как костылем. Ствол при каждом шаге уходил глубоко во влажную почву, и требовалось усилие, чтобы его выдернуть. Сумел сделать не больше десятка шагов и снова упал. Рядом торчала самозарядка.

Я закричал. Но мне лишь казалось, что кричу, из горла вырывалось шипение. Как потом рассказали, кто-то увидел воткнутую в землю винтовку. Пошли глянуть, в чем дело, и обнаружили меня, скребущего пальцами землю. Сил уже не хватило сдвинуть с места тело, сумел лишь вырыть пальцами ямку.

— Эй, снайпер, живой? — сквозь пелену я видел склонившееся лицо.

— Живой… живой…

Чтобы умереть, необязательно заработать пулю в голову, грудь или живот. Позже я получу справку о том, что получил легкое ранение с повреждением мягких тканей правого бедра. В дивизионный санбат меня привезли уже без сознания. Я потерял много крови, и прежде, чем положить на операцию, делали в два-три приема переливание. Бедро распухло, как колода. Уже раздетый, на холодном металлическом столе, я тянул шею, пытаясь разглядеть, во что превратилась нога. Меня привязывали несколькими ремнями и делали уколы новокаина. Тогда я не знал, что при таких глубоких пулевых повреждениях дают обычно общий наркоз.