Не захочет в каморе сидеть — воду напустит. Все ревут:

— Тонем!

Их вода моет, а он стоит, смеется. И уйдет.

И воду хорошо знал, он на морях плавал.

То сидит в каморе, в окошко чувыркат, чувыркат… Птиц налетит много, заревут, закаркают. Он орет:

— Откройте окошко, от этих птиц тошно!

Откроют — а он с птицами и улетит.

С шестнадцати лет пошел он страдать.

Стал навыкать всяку всячину. Учился, учился и научился.

Он в волости сидел. Я полы мыть ходила туда. Он и говорит:

— Истопи мне баню.

А я:

— Нет, убежишь, пожалуй, с водой-то.

А он пятишку вынимает, дает:

— На! Истопи!

Я ему баню истопила, он с водой и ушел.

(…) Никон предложил царю справить духовная «церковная архила», но тот сначала не решался. И тогда Никон прибег к следующему средству: он приказал мастеру сделать ящик, в который бы вошла «архила церковная», книжная; убрать ее в этот ящик и запереть, а ящик положить в другой — побольше, а тот в третий, еще побольше; за Москвою в поле выкопать яму и этот ящик с «архилою» ухоронить в землю, над ямой поставить свечку с огнем, чтобы горела она по три ночи и чтобы многие народы могли видеть этот свет в темноте ночной.

Устроив это, приходит патриарх к царю Алексею Михайловичу, отворяет дверь на пяту, крест кладет по-писаному, поклон ведет по-ученому, на две, на три, на четыре сторонки покланяется, а царю Алексею Михайловичу в особину и сам объясняет таково слово:

— Позволь мне сказать, государь, слово великое. Видел ли ты в темноте ночной горящий огонь в поле? Разрыто это место вчерашний день, — и найден тут ящик, в нем другой, а в этом третий — и тут положена «архила церковная». В архиле этой пишет и повторяет, что троеперстный крест надо делать, а двуперстной в грех поставлен: скорее надо подписать и наладить троеперстное сложение.

Так склонил патриарх царя к благочестивому нарушению и церковному колебанию.

Про Аввакума каждый из нас знает. Да как же про то не знать, ковды он за нашу старую веру больше всех наших дедов пострадал. Он-то ведь наш брат по крови — сын крестьянский. Отец его, как и наши отцы, хлеборобством занимался, говорят, недалеко от Москвы батька его жил. Отец ему церковну грамоту сызмалетства дал. Когда отец помер, то Аввакум сам дошел до всех книг и писаний. В деревне наш Аввакум вырос, в ней он и духу мужицкого набрался. Дух-то мужицкий крепок, его обухом не перешибешь и колотушкой не выбьешь. Набрался разной грамоты Аввакум и сказал мужикам:

— Вернее нашей старой мужицкой веры нет. Ей наши деды верили, и мы должны почитать ее.

Вот наши деды и блюли ту веру, верой и правдой ее несли, за праведную веру можно хоть что сделать. Царь Алексей бытто бы Михайлович злой был, с нехристями связался, с заморскими ярыжками познался и давай от них разную непотребность на русской земле заводить. Узнал об этом Аввакум и, как верный крестьянский поп, начал против непотребства царя мужикам с амвона говорить. Дескать, кошке смех, а мышкам слезки; царю забава, а мужикам горе. Царю этой давай, другого подай, а где все это мужику взять. Заартачились мужики, не стали царя слушать. Царь о том узнал, вызвал к себе Аввакума и сказал патриарху;