– Шел бы ты, парень, обратно в школу, может, чему-то еще и научился бы, – раздавались реплики.
Отвлекаясь на шутки и смех, они с внутренним беспокойством прислушивались к стрельбе впереди.
– Джонни побьют прежде, чем мы подойдем, и вся наша работа будет – рыть могилы для убитых. Уж вы мне поверьте, – бубнил какой-то глухой голос. Говорившего не поддержали, но никто и не остановил его.
Еще до конца дня самые нетерпеливые стрелки Девяносто пятого полка все же смогли удовлетворить свое любопытство. Когда в половине четвертого они прибыли на место, положение союзных войск было довольно затруднительным. Брауншвейгцы же были сильно потрепаны, а герцог Брауншвейг погиб. Шотландские горцы Девяносто второго полка Гордона были почти полностью рассеяны. Кавалерия все еще не прибыла. Только присутствие герцога Веллингтона, хладнокровно разъезжавшего верхом вдоль линии фронта и полностью игнорирующего собственную безопасность, словно он был заговорен, удерживало людей от паники и бегства.
Холмистый характер местности сыграл союзникам на руку. Если бы маршал Ней видел ситуацию противника, он понял бы, что герцог Веллингтон на сей раз не прибег к своему обычному тактическому приему – придержать основную часть своей армии, спрятав ее за каким-либо укрытием, чтобы бросить в бой в подходящий момент; он смело ринулся в наступление, надеясь на быструю победу.
Как бы там ни было, Девяносто пятый полк был прямо с марша брошен в бой; оставшиеся через какое-то время в живых так толком и не смогли оглядеться, чтобы оценить ситуацию, понять участь, постигшую друзей и товарищей, а также всю армию в целом. Что это, победа или поражение? Они занимали все ту же позицию, что и в начале боя; французы отошли с наступлением ночи. Но что будет утром? Бросится ли старина Ней в атаку с первыми лучами солнца? Хватит ли у них сил противостоять? И что произошло у Линьи, где, как они слышали, сам Бони атаковал пруссаков?
Будьте уверены, старина Блюхер их удержит, говорили одни. Но ведь сам Бонапарт идет впереди атакующих, говорили другие. И на это ответить было нечего.
Убитых оказалось много. Очень много. Люди настороженно оглядывались, ища глазами живых. Кто-то уже горевал о павшем друге, кто-то надеялся найти его среди раненых. Иные хоронили павших товарищей, если их можно было подобрать, не рискуя жизнью. В противном случае, увы, их оставляли на поле боя.
Легкораненые или упрямцы, которые решили не признаваться в своем состоянии, перевязывали свои раны, подшучивая над товарищами.
– Ты бы смазал свою повязку грязью, – советовал кто-то храбрецу, решившему продолжать сражаться, хотя на лбу у него зияла страшная рана, – не то Джонни станет пулять в нес как в мишень для практики.
– Пустяк, царапина, – куражился молодой солдатик, который не знал иного применения языку, кроме как для разговора, перед дородным хирургом, перевязывающим ему руку. – И бинтовать не стоит.
Хирург, более внимательный, чем многие его коллеги, добрыми глазами посмотрел на юношу и промолчал, что лицо у того одного цвета с бинтами. Лишь заметил, взъерошив пареньку волосы: