Лихтхейм был абсолютно прав, утверждая, что Маркс не призывал к революции не потому, что считал ее и так неизбежной, но потому, что, веря в ее неизбежность, был убежден, что напряженность между новым состоянием производительных сил и старыми политическими и экономическими силами рано или поздно станет неприемлемой для сознательных людей, понимающих, каким должно стать — и станет — новое общество[271]. Таким образом, конфликт между возрастающим обобществлением орудий производства (то есть разумной, сознательной деятельностью людей, направленной на достижение исконно присущих человеку целей), с одной стороны, и необобществленными средствами распределения (то есть пережитками пройденной фазы экономического развития) должен разрешиться взрывом. В этом — глубокий смысл сентенции: «La raison a toujours raison»[272], которую любил Плеханов. Растущая напряженность, полагал Маркс, непременно породит революцию общества против собственного невежества и собственных заблуждений, заставляющих поддерживать институции, появившиеся некогда по необходимости, но давно уже переставшие отвечать своим задачам и превратившиеся в препятствия на пути человечества. Вообще говоря, подобных тягот избежать невозможно, но они вполне объяснимы в терминах человеческой натуры без привлечения каких-либо сверхъестественных причин. Пьеса написана заранее, но играют ее настоящие актеры, а не марионетки, и свое поведение они определяют сами. Роли расписаны, но актеры произносят их от себя, поскольку действуют сообразно своим собственным целям.

Такая система взглядов кажется, на первый взгляд, вполне понятной и обоснованной, однако она содержит серьезное внутреннее противоречие, которое не все последователи Маркса готовы были признать. Итак, действия и оценки — одно и то же; людей формирует взаимодействие исторических, социальных и природных факторов, а их системы ценностей — задачи, которые история ставит перед разумными существами, помимо своей воли преследующими некие общие цели; люди осознают эти цели и стремятся их достичь.

Пока все прекрасно. Но если история — процесс постоянного изменения, если люди, преследуя свои цели, изменяют не только среду, но и самих себя (как доказывал Маркс вслед за Гегелем), если центральная движущая сила истории — классовая борьба, тогда и сами цели не могут оставаться одними и теми же: они меняются постольку, поскольку изменяются межклассовые отношения и отношения внутри класса. (Вторые отображаются первыми, поскольку классы — это множества индивидуумов.) Значит, универсальных, единых для всех целей нет и быть не может. Любой принцип, любая цель, почитающиеся важнейшими и священными, могут быть на следующей ступени развития отброшены ради новых, и люди не в силах это предвидеть именно потому, что сами не остаются неизменными с течением времени. Так будет до тех пор, пока общество не достигнет высшей точки своего развития и не закончится период, называемый Марксом «предысторией».

Согласно этой концепции, самая главная цель человечества — достижение полной свободы, а прогресс отождествляется с торжеством одной группы людей, пролетариата, единственного носителя этого прогресса. Интересы пролетариата стоят превыше всего, поскольку в конечном счете они представляют собой интересы всех людей. Однако — и это очень важно — поскольку эти интересы и конкретные запросы принадлежат пролетариям, которые вместе со своими взглядами, идеалами, системами ценностей пребывают в постоянном движении, невозможно предсказать, как они будут изменяться; может случиться и так, что новые цели будут прямо противоположны нынешним. Именно это особенно задевало тех, кто находил в учении Маркса признаки аморальности и деспотизма. Герцен, Бакунин, Кропоткин, Лавров, Мартов, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, признавая верным классовый подход к истории, не могли смириться с мыслью, что человеческая система ценностей напрямую зависит от конкретных ситуаций и может быть попросту выведена из данных обстоятельств