Потом стали солидные, огромные оркестры появляться. Уже профессиональные. Был такой знаменитый трубач Носов. Появились коллекционеры дисков, теоретики. Джаз лет тридцать оставался нашей религией. Слушали все мы его с утра до вечера. Ведущий “Voice of America” Уиллис Коновер, с таким густым голосом, был нашим джазовым кумиром. “Jazz Hour” – “Час джаза” называлась передача. Все американские джазовые гении к нам пришли через Уиллиса Коновера. Их записывали, переписывали… Диски “на костях” так называемые – на рентгеновских пленках. Было чем заниматься, было чему радоваться.

Валерий Сафонов:

Конечно, все увлекались джазом. Поголовное было увлечение. Но у меня был другой интерес… Я люблю джаз, но никогда не считал себя его знатоком и не собирал его. У меня огромная коллекция классической музыки – три тысячи дисков. Приехал к нам Ван Клиберн – это пятьдесят восьмой год, первый конкурс Чайковского… Он, кстати, был одет по той самой моде – американской, был очень яркой фигурой. Я тогда был потрясен – и проснулся интерес к классической музыке, толчком стало как раз его выступление. Оно, можно сказать, всколыхнуло весь народ – американец взял первую премию, блестяще исполнив Первый концерт Чайковского. Все по телевизору смотрели это исполнение. Я стал интересоваться классикой, покупать пластинки. А мои друзья увлекались, конечно, джазом. И многие даже играли. В каждом институте обязательно были свои оркестры – у нас в “Cтанкине” тоже был джазовый оркестр. И музыканты были сначала стиляги, а потом переключились на “штатовскую” одежду.

У нас в институте был именно джаз-оркестр: с саксофонами. Но было запрещено исполнять американскую музыку. Играли музыку советских композиторов, правда, джазовым составом. На репетициях, для себя, ребята играли американскую музыку, американский джаз.

Вадим Неплох:

Слушали Чарли Паркера, Диззи Гилеспи, Бинга Кросби, Фрэнка Синатру, Дорис Дэй. Пластинки покупали на рынке – у нас была на Обводном канале барахолка. Там можно было купить все что угодно. Американские пластинки – старые, довоенные. “Sweet Sue” – они и сегодня звучат как шедевры. Для нас, для тех, кто остался. Это же не советская музыка.

Олег Яцкевич:

Джаз слушали фанатично. Мы трое дружили – Юра Блажин, такой известный “центровой”, я и Миша. И все трое увлекались джазом. У Юрки отец был морской офицер, в хорошем чине, и у них дома стоял шикарный приемник. Хотя всё глушили, но хороший приемник мог что-то поймать. Юрка всегда хвастал: вот, вчера слушал Армстронга. И однажды Мишка ему говорит: “А ты Чака Барроу слушал вчера?” – “А кто это такой?” – “Виброфонист, в Калифорнии”. – “Нет, не слышал”. Ну и расстались. А я говорю: “Миша, откуда ты взял этого Чака?” – “Выдумал, чтобы он не воображал”. А при следующей встрече Юрка говорит: “Слышал я вашего Чака. Ничего особенного. Вот Лейтон Хэмптон – это да”.

А джаз был запрещен еще до войны. Это же “музыка толстых”, буржуазная. Леонид Утесов для нас был пределом.

Борис Алексеев:

Я не считаю, что стиляги были связаны с джазом. Скорее с танцами – с буги-вуги там, рок-н-роллом. Очень сложные танцы были – что буги-вуги, что рок-н-ролл. До фестиваля танцевальные вечера в основном проходили под Москвой, и там можно было играть джаз. Ради бога, пожалуйста, пляши. Играли все что хотели. А в Москве так играть было довольно рискованно. Иногда джаз “лабали” на всяких студенческих вечерах. Леша Козлов там вовсю дудел.