— Вот это дело, мир завсегда лучше, — обрадовался Васа и нырнул в лужу, бормоча про себя: «В Титикаке меня поди-ко заждались».

— Никуда не пойду, пока не объяснишь, что к чему, — упёрся Пянтег.

— Тогда двигай с нами до привала, там всё объясню.

Обратный путь был труден и грустен — зря сходили, никого не победили, проиграли. Пера, впрочем, был бодр и что-то обдумывал. К нему приставали с расспросами, но он отмахивался:

— Отойдём подальше, чтобы Войпелю не надо было поддерживать северный ветер, тогда поговорим.

Наконец — где пешком, где подлетая, обдираясь о ветки и проваливаясь в грязь, добрели до места, где пустота уже не подсасывала. Пянтег устроил всем душ из Камы, а то по дороге они собрали, кажется, на себя грязь всех болот Приуралья. Потом развёл костёр и стал варить в котле что-то умопомрачительно вкусное из шишек, видимо, перевоспитывая их в тефтельки. Даша сразу начала их активно пробовать. Войпель в изнеможении рухнул на землю:

— Конечно, сто лет не упражнялся, и сразу такая нагрузка.

— Надо было в витрине гимнастику делать, вот экскурсантам бы понравилось, — пожурил его Пера. — Или хотя бы вентилятором подрабатывать — северный ветер по музею гонять, когда жарко. Ослаб, старый бог, выдохся…

Войпель сверкнул зелёным глазом и дунул на Перу. Тот отлетел в сторону и заметил примирительно:

— Не совсем еще выдохся, так, слегка задохся. Слушайте, что я надумал. Это, как говорят современные Дашке люди, только гипотеза, а может, всё не так. Когда-то давно эта земля была создана для людей. И люди любили землю и жили на ней в согласии с другими обитателями. Все люди, всех национальностей. А потом что-то произошло. Люди разлюбили эту землю. Кто-то забыл родной язык, кто-то стал равнодушен к пейзажу из окна, кто-то устал от холодных зим, кого-то раздражала однообразная жизнь и хотелось лучшего. Это ведь не криминал — хотеть лучшего. И люди ушли — в более тёплые земли, в большие города — в Чужое… а Своё осталось никому не нужным. И неважно, какой нации были ушедшие: коми, русские, манси… Дашка, твоя мама — врач. Ты знаешь, что будет, если перевязать кровеносный сосуд, питающий, к примеру, руку?

— Будут отмирать живые ткани, потому что питание не поступает, — растеряно сказала Даша. — Просто заживо сгниёт. Некроз. Ой…

— Вот это и произошло, — кивнул Пера. — Нет злодея, откусывающего куски от мира, не с кем сражаться. Люди, кровь земли, стали равнодушны и бросили её. И она умирает — гниёт заживо.

— И что делать? — перебила Даша. — Надо же, монах говорил то же самое — пустота начинается в душах людей. И прадедушка орт…

— Я могу ветром придуть людей обратно, — предложил Войпель. — Но они опять сбегут.

— Я умею только присматривать за миром, — печально сказал Мир-суснэ-хум. — Я не умею изменять его.

— Думаю, что изменять мир придётся Даше, — сказал Пера.

— Что?

— Она же из прошлого. Между Дашиным временем и тем, в котором мы находимся — несколько лет, не меньше десяти. Это большой срок. А Даша — сказочница. Сказочники и фантасты всегда умели изменять реальность, это основа их профессии. Слово материально, ты же помнишь, как вылечила зуб мисе. Даша вернётся домой и будет писать такие книги, чтобы люди задумались о себе и своей земле… нет, это слишком примитивно, слишком нравоучительно сказано. Но смысл примерно такой. Твои сказки должны прогнать пустоту из души…