Но мы увиделись… И я поняла, что ни тринадцать, ни двадцать лет, ни даже столетие не могут вычеркнуть из моей памяти его запах, прикосновения и его взгляд… В голове почему-то зазвучала та самая песня, под которую он так часто любил меня в моей "сказке" и которую я не слышала ни разу за все эти годы. Наша песня. Так он называл ее когда-то.

Всегда помни, что толпа, рукоплещущая твоей коронации — та же толпа, которая будет рукоплескать твоему обезглавливанию. Люди любят шоу. 

(с) Терри Пратчетт

— Ворон, позже расскажу. Пусть приступ стихнет.

— Подыхать пока не собираюсь. Давай, не тяни.

Афган смотрел, как худенькая светловолосая женщина в белом халате закатала рукав рубашки Савелия чуть выше локтя и перетянула жгутом. Фаина, дочь старого друга Ворона. Сирота. Сава вырастил ее вместе с Андреем, как родную. Говорит, задолжал Медведю много, а долги надо возвращать. Медведь мертв, значит, вернет его дочери. Фаина считалась членом семьи. Сава купил ей клинику, и та очень часто проводила там операции, которые нельзя было проводить в обычных городских. Операции, которые нигде не фиксировались, лечение, которое тщательно скрывалось. Выезжала по вызову после перестрелок и поножовщин. Талантливая. Умненькая. Ручки золотые. Пожалуй, лучший молодой хирург области, не оценили ее по достоинству в своем кругу, но она прекрасно обошлась и без общественного признания. В свои тридцать пять многого добилась без протекций Ворона. Клинику с нуля подняла на европейский уровень, к ней приезжали даже из-за границы. Ей бы и не нужны были деньги и связи Ворона, но Фаина лечила всех, и тех, у кого этих денег не было. Всегда говорила, что ее цель не в этом. Клятва Гиппократа самая священная в мире, который полон жестокости и детской смертности. Поэтому Ворон спонсировал ее благотворительность, и она не отказывалась. Хорошая девочка. Несчастная, со своей личной трагедией, одинокая, но хорошая. Афган и сам любил ее.

— Не сейчас с рассказами. Тебе нельзя нервничать, — Фаина набрала в шприц лекарство и, подняв его вверх, пустила несколько капель в воздух. Сава улыбнулся. Мягко, особенно. Он всегда на нее так смотрел, как на солнышко. Говорил, что не было у него дочери, а жизнь иначе распорядилась.

— Командуешь стариком, девочка?

— Нет, забочусь о тебе.

— Давай, дочка, коли быстрее. Никак не привыкну к иголкам этим.

Храбрится Ворон, старается держаться, а сам синий весь — и губы, и кожа. Проклятая болячка таки начала прогрессировать.

С сыном, видать, поскандалил. Вырос пацан, вышел из-под контроля и хватка отцовская, волчья. Он сам еще об этом не знает, а Афгану со стороны виднее, он Саву с самых истоков помнит. Если Ворон не смягчится, найдет коса на камень. Пацан в сторону отойдет, такие, как он, под кем-то ходить не станут, а это крах. Андрей сможет достойно продолжить дело Ворона и заставит себя уважать, но кто будет воспринимать всерьез государство, в котором идет гражданская война? Сила в единстве, а не в желании перетащить одеяло. Ворон хоть и умный, но не понимает, что мальчик вырос и щенячьей порции ему мало. Пора допустить к общей кормушке, а то и во главе поставить.