Ай да янки! Ай да сукин сын!

— Я не могу сам! Веревка далеко. Я не достаю, — сказал американец.

Веревка, связывающая две половины колодок, была действительно далеко. И достать до нее ртом было невозможно.

— Надави на меня…

Все верно. Надо надавить. Со стороны…

— Нет. Не сейчас. Сейчас нельзя. К утру. Когда караул заснет.

— O'key! К утру. Утро вечера мудреней!

— Мудренее…

— Yes! Мудренее. Будем ждать.

Ближе к рассвету, когда у часовых, вне зависимости от цвета кожи, самый Крепкий сон, Кузнецов толкнул американца.

Тот кивнул и показал зажатый в окровавленном рту осколок. Он был готов к работе.

Кузнецов уперся в колодки руками и ногами, наклонился, уткнулся головой в плечо американца и что есть сил, не обращая внимания на резкую ломоту в кистях, отдавил его книзу.

— Есть! — кивнул американец и стал водить головой вправо — влево.

Вправо — влево.

Вправо — влево…

Он пилил веревки, не обращая внимания на боль и на кровь, брызжущую из свежих порезов. Он пилил, потому что боролся за жизнь А порезы угрожали только здоровью.

Есть!

Веревка ослабла и упала одним концом на землю. Верхняя колода приподнялась.

Теперь главное, чтобы ничего не услышал конвой.

Пленники медленно выпрямились. И очень медленно положили колоду на место. Но только рук в этих колодках уже не было.

— Дай стекло, — попросил Кузнецов.

И перерезал веревки с другой стороны колодок. Теперь верхняя колода оказалась свободной. Нижняя продолжала висеть на веревках, привязанных к кольям.

Надо попытаться отползти и перерезать веревки соседям, подумал Кузнецов. И другим соседям. И всем остальным. А потом разом напасть на караул… Сейчас. Через минуту…

Но отползти к соседям не удалось и освободить всех остальных узников не удалось. Со стороны лагеря пришла караульная смена.

— Быстро! — сказал Кузнецов, вталкивая руки и ноги в полукружья нижней колоды, прижима» их верхней и прижимая ту верхнюю колоду лбом.

Новый караул прошел вдоль рядов, проверяя пленников.

Ну что им не спится? Что они вдруг надумали службу нести?! Вместо того чтобы сменяться утром, как во всех нормальных армиях мира, сменяются, когда в голову взбредет…

— В порядке, — махнул старший нового караула, и бойцы старого, гремя оружием и переговариваясь, побрели в сторону лагеря.

Не успели! Совсем чуть-чуть не успели! Маленькую капельку…

Ну ничего, сейчас новый караул подуспокоится, поест своего риса, попьет своего чая и, глядишь, тоже разомлеет. Ничего, полчаса ничего не решают…

Но новый караул не садился. И не ел рис. И не пил чай. Новый караул тащил службу. Как будто ему надо было больше всех…

Через полтора часа начался рассвет. И бежать было поздно. Может быть, спустя какое-нибудь время… Когда караул куда-нибудь уйдет. Или отвернется. Может быть…

Но караул не уходил и не отворачивался. А когда взошло солнце, новый караул приступил к делу, за которым сюда прибыл.

Они прошли к первой паре пленников и склонились над ними.

Неужели они решили проверить узлы, напрягся Кузнецов, и сейчас, двигаясь от пары к паре, доберутся до них? И увидят взрезанные веревки…

Но караул не проверял узлы. Караул делал совсем другое.