Олтаржевский был на четыре года моложе Кати и на пять лет моложе его.

— В чем же это его детство проявилось? — спросил он с неласковой усмешкой.

— В чистоте… — сказала Катя. — Он потребовал, чтобы я призналась, люблю ли я тебя, сказав, что только после этого он откроет мне свои планы. Сказано это было достаточно торжественно. И, конечно, я не была бы женщиной, если бы у меня не взыграло любопытство. Планы были наполеоновские. Если сердце мое свободно, он увезет меня за границу в Финляндию, а затем в Европу.

— Какую блистательную возможность ты упустила! — посочувствовал он.

— Злюка! — сказала Катя. — Мог бы и пожалеть бедного рыцаря. Он в отношении к тебе был предельно честен.

— Хорошенькая честность! — возмутился он. — Должен был у меня разрешение получить.

— Увы! Даже самые благородные мужья и те феодалы, — сказала Катя.

Добрую память по себе оставил город Омск.

В Омске радостные неожиданности сыпались на них, как из рога изобилия.

Первая: в отступление от общих правил, их с Катей отделили от общего этапа, и им было разрешено следовать до центра Восточной Сибири, города Иркутска, по железной дороге за свой счет.

Вторая: удовлетворили просьбу, высказанную в прошении, поданном на имя генерал-губернатора Западной Сибири и мотивированную заболеванием Кати, — задержаться до выздоровления жены в городе Омске.

Третья — уж совсем неожиданная и особенно их обрадовавшая: разрешено было проживание на вольных квартирах, а именно в доме брата Николая, с обязательством лишь ежедневной явки на отметку.

Была и четвертая радостная неожиданность, но это уже особая статья и особый разговор.

Остановке в Омске он обрадовался: можно будет увидеться с матерью; он видел Ольгу Николаевну последний раз три года назад. Но эта надежда не сбылась. Мать уехала к сестре Людмиле, которая, вместе со своим мужем, народником Андреем Матвеевичем Лежавой, отбывала ссылку в уездном городке Иркутской губернии Верхоленске. Можно было не терять надежды на то, что несколько позже все же удастся увидеться.

— Ты не совсем еще забыл историю Древнего Рима? — спросила его Катя на второй или третий день пребывания в гостеприимном доме Николая Степановича.

— По истории мне в аттестате выставили тройку, — ответил он. — Но все же кое-что помню. А что именно тебя интересует в истории Древнего Рима?

— Кто, вернее, что погубило Антония?

— Как раз не что, а кто, — возразил он. — Это я тебе могу точно сказать. Антония погубила Клеопатра.

— Только бы свалить на бедную женщину, — сказала Катя. — Избитый и пошлый мужской прием. Изнеженность его погубила. А Клеопатра — это подробность.

— Ничего себе подробность.

— Именно подробность!

— Ну, пусть будет так. Но к чему весь этот экскурс в историю древних веков?

— Не трудно догадаться, — сказала Катя. — Ты Антоний. И я с тобой тоже Антоний…

— А кто же Клеопатра?

Но Катя зажала ему рот и продолжала:

— Еще несколько дней такой бесстыдно безмятежной жизни, и мы превратимся в благонамереннейших верноподданных его самодержавного величества.

— А он, мятежный, ищет бури!

— Да, мятежный, да, ищет! — сказала Катя непримиримо.