И верный ленинец Галерка заканчивает этот раздел своей статьи словами, которые звучат вдохновенным гимном во славу партийной демократии:

«Мы должны с увеличенной чуткостью и с усиленным вниманием следить за тем, чтобы центральные учреждения не нарушали воли партии…

Мы должны воспитывать себя не в направлении культа личностей, хотя бы действительно заслуженных, старейших и лучших, а в направлении критического отношения к действиям всякого рода руководителей. У нас может быть только один культ — культ социал-демократизма, один бог — победа пролетариата. Только во имя этого бога мы имеем право и мы обязаны:

Не прощать никого, не щадить ничего».

Тревожные дни августа и сентября отчаянно трудного 1904 года, дни, заполненные напряженной и вдохновенной работой, остались в памяти Михаила Степановича счастливейшими днями его жизни.

Ленин, которого он только что встретил, узнавая которого проникался все большим к нему уважением, все большей любовью, все большим преклонением, — открылся ему во всем величии своей гениальной натуры.

Счастьем было заслужить доверие такого человека; счастьем вдвойне — получить от него партийное задание; счастьем втройне — выполнять это задание, занимаясь любимым литературным трудом.

Михаил Степанович всегда считал и говорил, что встречей с Лениным началась лучшая часть его жизни, «та часть, которую можно назвать ленинской». Начал он эту лучшую часть своей жизни по-боевому, с пером Галерки в руке.

Боевые брошюры Михаила Степановича Ольминского хорошо послужили делу партии. Они сыграли огромную роль в разоблачении мещанского двоедушия партийных аристократов, основоположников гнилого меньшевизма.

Социал-демократы, работавшие в России в глубоком подполье, с захватывающим интересом прочитывали язвительные памфлеты Галерки, которые помогали им разобраться в существе внутрипартийных разногласий и содействовали росту их политической сознательности.

Острое перо Галерки помогало рядовым членам партии распознать правду Ленина.

За окном хмурилась мокрая петербургская осень. Михаил Степанович сидел за своим редакторским столом и, поеживаясь от стылой сырости, читал передовицу завтрашнего номера. Вдруг остро заныла застуженная еще в сибирской ссылке нога.

«Да, Петербург не Женева! — пробормотал про себя Михаил Степанович, отодвинул статью, вышел в приемную и попросил круглолицую Машеньку — привратницу, курьера, связную, а в случае спешной надобности и корректора — принести стакан горячего чая. Со стаканом в руке вернулся к своему столу и, прихлебывая приятно обжигающий чай, снова углубился в передовицу.

Вошел секретарь редакции, коренастый и приземистый. Еще с порога сказал:

— Хочу вас обрадовать, Михаил Степанович. Редактор оторвался от передовицы, поднял голову:

— Чем же, мой дорогой?

Михаил Степанович любил этого энергичного молодого человека и всегда был с ним ласков, не замечая, конечно, что в ласковости этой сквозила покровительственная нотка, вполне, впрочем, естественная со стороны человека пятидесятилетнего по отношению к двадцатидвухлетнему юноше.