– Инвестируйте в несколько типов бизнеса. Это самое безопасное. Если один бизнес пойдет плохо, ваши инвестиции в другом месте могут добиться большего успеха, чтобы компенсировать это. И неплохо держать ваши акции в течение по крайней мере нескольких лет.

Мальчики выслушивали эту ахинею минут 45, затем начали перешептываться и хихикать. Это был намек Джону, что пора закругляться. Салли-Энн раскачала зал на аплодисменты, которые были вполне уместны, но безжизненны, как, впрочем, и слова Джона.

Испытывая облегчение оттого, что дело сделано, Джон согласился, чтобы Салли-Энн подвезла его на станцию. Дорога была пуста, но она ехала медленно.

– От твоего выступления детям будет польза. Инвестиции еще не скоро появятся в школьном учебном плане, так что им полезно хоть что-то узнать об этом.

– По-настоящему можно узнать только на практике, – сказал он.

– Да ладно тебе, Джон. Это все равно, что сказать, будто ВИЧ-инфекцию можно изучить, только заразившись вирусом самостоятельно.

Она припарковалась у станции и повернулась к своему бывшему парню.

– Барни сказал, тебя вот-вот привлекут к суду, Джон. В последний раз тебя прошу – брось ты эту торговлю акциями. Вернись в школу, вернись ко мне.

Их глаза встретились. Он почувствовал страстное желание поцеловать ее, но преодолел его и вылез из автомобиля. Он – воплощение самоконтроля – улыбнулся ей.

– Счастливо, Салли-Энн, дорогая.

– Неужели ошибки нескольких последних месяцев ничему тебя не научили? – прокричала Салли-Энн. – Ты дурак. На тебя сыпались проблемы одна за другой, и все же ты протягиваешь руку и просишь еще.

– Ты всего не знаешь, – сказал он.

Ее глаза наполнились слезами. Он хотел поддержать ее, успокоить. Но, сделав это, он причинил бы ей еще больше боли. Он повернулся лицом к станции и услышал, как за спиной завелся двигатель, но не посмотрел назад.

Когда Салли-Энн позвонила ему несколькими днями позже, Джон чувствовал удивительное спокойствие.

– Ваши мошеннические операции теперь действительно довели до беды.

– Ради Бога, Салли-Энн, – сказал он. – Это только лишь деньги.

– На сей раз нет, Джон. Роберт Масгроув отравился. Он мертв. Сегодня утром уборщик нашел его тело в учительской.

– Мне так жаль, – сказал Джон. – Он всегда был такой неуравновешенный.

– Ты черствая скотина, Джон. Именно мошенничество вашей старой фирмы сломило его.

– Если мошенничество "Уайт инвестментс" – не говоря уже обо мне – будет доказано, я съем свою шляпу.

– Даже если невозможно будет возбудить против вас дело, все равно вы поступили неправильно. Ты и Алан, и остальные.

Джон почувствовал слепую ярость. Какое право имела она судить его, живя в своем удобном, защищенном мире школьного преподавания?

– Знаешь, в чем твоя проблема, Салли-Энн? Ты путалась с двумя дилерами фирмы, и ни с одним из них у тебя ничего не вышло.

После этого телефонного разговора Джон заметил, что весь дрожит. Он позвонил Алану. Как Джон и ожидал, молодой человек не слышал о самоубийстве своего клиента.

– Жалко его, но это действительно не моя проблема, – сказал он.

Этот инцидент стал для Джона не единственным напоминанием о фиаско "Скэйлстоун". Журналисты не позволяли затихнуть этой теме. В частности, он получал звонки от своего прежнего зятя, перебравшегося в редакцию одной национальной газеты в Сити. Питер Батлер сотрудничал с комитетом кредиторов "Уайт инвестментс" и вынюхивал подробности о работе этой фирмы Джон начал подбрасывать ему информацию не для печати. Это не особенно было в его интересах, но ему нравился Питер.