– Это правильно. Но я должен еще раз подчеркнуть… Разрешите мне это сделать? – вдруг жалобно попросил Геринг.

Руденко молча кивнул. Пусть просит разрешения – это полезно для понимания своего положения.

– Как отмечено в протоколе, я не разделял эти безграничные предположения. Если бы мы победили…

– То вы бы все это осуществили, – уже не спросил, а просто безжалостно закончил за него Руденко.

Геринг ничего не сказал.

Барон, наблюдавший за допросом рейхсмаршала с балкона для гостей, прикрыл глаза. Все было ясно, можно было уходить. Никакой любви к толстяку, обожавшему белые мундиры и бесчисленные ордена, он не питал, но и смотреть, как советский обвинитель выбивает из него все, что нужно русским, большого желания у него не было. Дождавшись перерыва, он спустился к выходу, где его ждал Олаф.

Они вышли из Дворца и неторопливо пошли по улице. Чуть сзади за ними следовал автомобиль барона.

– Ну что, – словно продолжая начатый разговор, сказал барон, – как сказал один американский господин, «этот гусь все-таки спекся»… Геринг продолжает сопротивляться, но русский обвинитель загнал его в угол.

– Да, он совершенно не похож на себя сегодня, – согласился Олаф. – Когда его допрашивал американец, он был совсем другим.

– Да-да, я слышал восторженные рассказы о его подвигах в битве с американцем. Этакие легенды в духе песни о Нибелунгах…

– Может быть, он еще найдет в себе силы?

– А тебе этого хочется? – удивился барон.

– Все-таки он немец, – ответил Олаф. – И хотелось бы, чтобы он сохранил какое-то достоинство.

– Достоинство, – растянул губы в усмешке барон, обведя глазами окружающие их развалины.

В этот момент мимо них пронесся военный грузовик, в котором американские солдаты что-то отчаянно горланили, и они невольно посмотрели ему вслед.

– Достоинство, – повторил барон. – В нынешнем Нюрнберге это звучит как-то не очень уместно. Даже Ялмар Шахт не выглядит воплощением добродетели. Но ему-то есть на что надеяться. А что касается Геринга… Думаю, этот советский обвинитель уже не даст ему спуску. Он его не отпустит, как они не отпустили когда-то Паулюса. Но вернемся к нашим делам. Мы здорово поправили свою репутацию, выведя американцев на этих несчастных заговорщиков, и теперь, думаю, с их помощью пора нам и русских товарищей поставить на место. Не все же им торжествовать! Да и господин Черчилль подал нам самый недвусмысленный сигнал.

– Швырнем им ту самую дохлую кошку, о которой вы говорили?

– Да, ту самую… И посмотрим, что они с ней будут делать?

Вечером Руденко прямо в том же кителе, в котором выступал на процессе, заснул в кресле, не прикоснувшись к ужину. На коленях у него дремал кот. Мария Федоровна, поглядев на него с жалостью, на цыпочках ушла на кухню, где Гросман лакомился пирогами.

– Устал, – вздохнула Мария Федоровна. – Ладно, пусть вздремнет, сапоги потом снимем.

– Ох, товарищ генерал сегодня этому гаду Герингу навтыкал! – потряс сжатым кулаком Гросман. – Прижал его к стенке, а тому и сказать нечего. Знай наших! Это с американцем можно было дурачиться, а тут нет – шалишь! Геринг туда, сюда, хвостом виляет!.. Это не так, да тут перевод неправильный, да записали не то… А товарищ генерал его как кнутом хлещет – а то, а это?.. Вот тебе! Врешь, гад, не уйдешь!