И конечно, придется встретиться с семьей Кэт. Барбара, естественно, будет в ужасе, когда мы расскажем ей о наших планах. Потом впадет в гнев и, разумеется, во всем обвинит меня. Преподобный будет сожалеть, что Кэт уедет, но в глубине души порадуется, что дочь задумалась о собственном пути и не собирается копировать жизнь своей матери. Рик будет смеяться, не в состоянии вообразить Кит-Кэт на ферме. Но что бы они ни говорили, что бы ни чувствовали, мы все равно освободим дом и выставим его на продажу. Мы выбросим или раздадим все, что нам не нужно, и уедем навсегда – жить своей жизнью, расти, крепнуть, развиваться.

Кэт, конечно, будет трудно расстаться с детским садом, но, когда родится ребенок, ей все равно придется оттуда уйти. Ее чувства тоже изменятся. То, что кажется важным, почти никогда на самом деле таковым не является, а значит, на первое место выходят по-настоящему значимые вещи.

К моменту, когда мы приедем сюда жить, мы уже избавимся от всего лишнего, наносного. Наше прошлое больше не будет нашим, нам будет казаться, что оно принадлежит кому-то другому.

Как оно и есть на самом деле, говорю я Адаму.

Теперь мне кажется нелепостью, что я когда-то преподавал Шелли и Шекспира, Харди и Хаусмана мальчикам в полосатых пиджаках.

Я говорю ему, что решение переехать в Эндландс его мать приняла сама. Из моего рассказа как будто бы следует, что у нее не было выбора. На самом же деле невозможно заставить другого что-то сделать, если человек сам не хочет. Это как со стадом во время Загона, говорю я. Собаки только направляют овец. А куда именно – овцы знают сами.

На открытой всем ветрам Куропаточьей пустоши снег лежал уже сплошным покровом, и следы Кэт оказались засыпанными. Отец прямиком направился к Седлу Пострельщика, то исчезающему в облаках, то снова появляющемуся. Но ветер усиливался, и впереди снежная пелена полностью закрыла нам обзор. Я не видел вообще ничего, кроме залитой кровью отцовой куртки и лунок, оставленных в снегу его сапогами. Мушкет неслышно ступал рядом, выискивая наиболее удобный путь. Из-за мокрого снега его шерсть висела сосульками.

Пес обычно прекрасно находил собственные следы и, как и овцы, мог по ним найти без особого труда дорогу обратно в Эндландс. Но когда мы оказались в овраге, навсегда запомнившемся нам полной, абсолютной тишиной, Отец скомандовал ему остановиться.

– По всей видимости, мы ошиблись, – сказал он. – В Куропаточьей пустоши нет таких утесов.

– Но мы не могли далеко уйти, – сказал я, – мы же шли по прямой.

– В такую погоду ты не сможешь идти по прямой, – отозвался Отец.

– Значит, нам придется пойти назад, – сказал я.

Отец расстегнул манжет рукава и посмотрел на часы.

– Через пару часов начнет темнеть, – заметил он.

– Я знаю, Отец.

– Без света непросто будет найти дорогу.

– Я знаю.

Отец просто хотел отогнать сомнения, вот и все. Я понимал, что он не собирается уйти из пустошей до того, как мы найдем Кэт, но он был прав. Ходьба по глубокому снегу вымотала нас, и какое-то время мы стояли, прислушиваясь. Именно о здешней тишине первой я забывал, когда уезжал из Долины. С собой в Саффолк ее не возьмешь, а в другом месте ее не бывает.