Утром он просыпался на полу своей старой детской. Голова болела. Он был укрыт пледом, которым его укрывали в детстве. Он дрожал от горя, а иногда и от угрызений совести за свое поведение. Ему хотелось быть другим.

С тех пор как Труит перестал его мучить, с тех пор как Антонио набрался сил для побега из дома, он только и делал, что изводил себя. Если Ральф пытался убить его, то Антонио явно этому способствовал. Любовь Труита толкала Тони к саморазрушению. Смутные воспоминания о днях и ночах, женщинах, оргиях — одного этого мало.

Мысль о том, что у него может быть замечательная жизнь, до сих пор не приходила ему в голову. Он был богат, имел возможность отправиться в Рим, жениться на принцессе, пить холодное шампанское на борту парохода, держащего курс на Южные моря, в компании любящей женщины, мог делать все для собственного удовольствия, мог испытывать удивительные эмоции. Подобные идеи были фантомами, которые от него ускользали.

Любовь покинула его навсегда, была недоступна, словно фрукт на верхней ветке. На место любви явилось сексуальное притяжение трагедии. С понурым видом он поглощал бренди, оплакивал собственную судьбу, горькие часы детства, доброту человека, желавшего стать ему отцом, ушедшую красоту матери. Он бродил по экстравагантным комнатам отцовского дома, зная, что другого дома у него нет. Идти ему было некуда. Да у него и раньше ничего не было.

Больше всего он хотел улечься в маленькой темной, теплой комнате в неизвестном доме, чтобы было непонятно, ночь на земле или день, и без устали заниматься сексом с разными женщинами до самой своей смерти. Он жаждал пьянства плоти. Больше всего на свете он ценил мягкое прикосновение к другому человеческому существу. Он мечтал умереть в последнем из тысячи объятий.

Рядом была Кэтрин. Для Антонио, в отсутствие других увлечений, она была подобна наркотику, яду. И она была той, чьи секреты он знал. Кэтрин постоянно находилась в доме — шила, читала книги, которые заказывала в Чикаго. Она покинула Антонио. Предала, лишила золотой надежды.

Каждую ночь она спала в постели его отца. Тот занимался с ней сексом. Уверял, что любит ее. Таких слов Антонио ни разу не произносил и не подразумевал. Ему недостаточно было желать всех женщин. Он хотел, чтобы Кэтрин была для него олицетворением всех женщин.

Она сознательно его избегала. Запиралась в своей комнате, шила, когда Труит отправлялся на работу. Сидела за столом как посторонняя, разговаривала с Тони так, словно не помнила о бархатных шнурах, которыми он привязывал ее к кровати, об огне, сжигавшем ей кожу. Горе Антонио было бесконечным. Страсть — особенной и острой.

Труит уехал в город. Антонио отыскал Кэтрин и открыл ей сердце, сказал, что возвращение домой сделало его другим, разбередило рану, которая, как он считал, навсегда затянулась. Он боялся Труита. Этот человек, некогда способный на разрушение, держался спокойно, несмотря на мучительные угрызения совести. Антонио опасался, что отныне все может измениться.

Кэтрин посоветовала набраться терпения. Убеждала, что старые раны затянутся и не стоит обсуждать смерть Труита. Антонио поведал ей, что хранит в своей комнате мышьяк, привезенный из Чикаго. Признался, что вечером напился бордо и взял яд, держал его в руках, нюхал и мечтал о смерти. И если бы на ноге была кнопка, нажав на которую, можно навсегда исчезнуть, он нажал бы ее. Кэтрин ужаснулась его мыслям. Напомнила, что он умеет водить машину и может махнуть куда угодно. У него вся жизнь впереди. Она не поняла ничего из его спутанных речей. Она была уже не той женщиной, которая часами болтала с ним ни о чем, о любовных пустяках.