— Извините, Владлен Эдуардович, не могу, она для меня очень важна, — виновато вздохнув, сказал я, отодвигая тетрадь подальше от его загребущей ручонки.

— Что значит не можешь? — прошипел он. — Немедленно. Дай. Сюда. Тетрадь!

— Не отдам, — глядя в его маленькие, злые глазки, заявил я под воцарившуюся в классе тишину.

— Ах так!

Я сумел всё-таки перехватить указку, прежде чем она опустилась на моё плечо. Взбешенный Коромысло попытался её вырвать, но я держал крепко. В итоге всё же отпустил, когда внутренним чутьём понял, что он не рискнёт меня ударить.

— Вон! Вон из класса! — взвизгнул он, показывая указкой в сторону двери.

Я неторопясь засунул учебник и тетрадки в сумку, забросил е ё на плечо и так же неторопливо покинул кабинет. В душе моей бушевали эмоции, причём достаточно противоречивые. С одной стороны, я понимал, что Коромысло по-своему прав, застукав меня занимающимся на своём уроке посторонней деятельностью. А с другой — с какого перепуга этот сморчок на меня повышает голос и вообще собирается отходить указкой?

Как я и подозревал, «общественник» это дело так просто не оставил. На следующем уроке дверь кабинета распахнулась и показавшийся в проёме Николай Степанович, извинившись перед преподавателем геометрии, попросил выйти меня из класса. Мучимый нехорошими предчувствиями, я понуро поплёлся за ним в «директорскую».

— Ты что же это, Варченко, довёл преподавателя «Обществоведения» до такого состояния, что коллегам пришлось на перемене его валерьянкой отпаивать?

— Да недоразумение вышло, Николай Степанович, — скорчил я жалобную мину.

После чего за пару минут уложился с рассказом о происшествии на уроке «Обществоведения», умудрившись как бы и правду рассказать, и в то же время хоть немного себя оправдать.

— И это ты называешь недоразумением? — вопросил Бузов, когда я закончил. — Жаль, что я не твой отец, всыпать бы тебе ремня! А вот Владлен Эдуардович требует, чтобы не только вопрос о твоём соответствии высокому званию комсомольца был поставлен на внеочередном собрании комсомольского актива, но и будет ходатайствовать о твоём исключении из числа обучающихся.

Ничего себе! Из-за какой-то тетрадки! Да кто ж в своём уме решится на такое? То есть на то, чтобы удовлетворить желания этого полоумного препода.

— Так он вам уже тоже рассказал, как было дело?

— Ну, предположим, рассказал, — немного сник Бузов, — но мне захотелось и тебя тоже выслушать, как ты подашь эту историю. Для себя я нарисовал картину произошедшего, и не скажу, что у тебя, Варченко, выигрышная позиция. В общем, пока ступай на урок, а мы с коллективом будем думать, что с тобой делать.

Вот же млять… Тудыть его в качель, едрёно Коромысло! Есть же на свете люди, хуже змеюк, и сами толком не живут, и другим существование портят. Чем, интересно, вся эта история закончится. Надеюсь, в училище и комсомоле я всё-таки останусь, и всё обойдётся выговором. Хотя… Покинуть стены училища — это же моя розовая мечта. И в общем-то, я не против, вот только не при таких обстоятельствах. Зачем мне на моей биографии такое пятно? Понятно, что невозможно прожить всю жизнь, не совершая ошибок и на смертном одре сиять от собственной святости. Но в данном случае обидно, товарищи. Хотя, повторюсь, в этой ситуации есть и доля моей вины, как бы это ни печально было сознавать.