Мне захотелось поцеловать ее. Дикое просто желание. В шею, в губы, в запястье.

Куда угодно. Как пелена накатила. И целовал ее всю и туда целовал, а ведь насильники так не делают, правда?

Потом мы выпили кофе, как друзья-любовники. Она себя неловко чувствовала, потому что вела-то не как жертва, а как полноправный партнер. Молчала, в пол смотрела.

Я пытался завести разговор о Петровском, узнать, насколько серьезно все у них, — но она в разговор не вступала. Через некоторое время спросила:

— Когда ты уйдешь? Ты же получил что хотел. Уходи. Я прошу.

— Мне некуда идти. Я люблю тебя. Я остаюсь навсегда.

— Не паясничай. Ты кто? Что тебе от меня надо?

— Я журналист, зовут Сергей. Меня ищут бандиты. А твой дружок Петровский шьет мне дело ни за что ни про что. Здесь меня никто искать не будет. Но я правда люблю тебя.

— Фигляр…

Я перенес телефонный аппарат в гостиную, наткнулся в книжной полке на корешок, где было написано «П. Зюскинд. Повести и пьесы», попросил почитать вслух. Она сказала:

— Я хочу спать.

— Ладно, тогда завтра.

За все это время, пока я был у нее, два раза звонил телефон; я не разрешил подходить к аппарату. Спросил: «Ты кого-нибудь ждешь?» Она покачала головой. Но я на всякий пожарный свет везде выключил, будто никого нет дома, Мы сидели в темноте, за окном где-то далеко гудели троллейбусы, наверху ругались соседи, плакал ребенок. Она с ногами забралась на диван, в самый угол забилась.

Я сидел на другом краю и соображал: ну вот, я вошел в жизнь этой девушки с серебристыми глазами, я уже здесь, сижу, клюю носом — а что будет дальше? Только я усну, она тут же позвонит куда надо или выберется из квартиры через балкон.

Разве не так? Что же делать? Но думать об этом не хотелось.

Я придвинулся к ней, обнял, ощутил тепло тела. И снова она не сопротивлялась.

Может, от безысходности — что она могла сделать? А может, ей понравилось…

Короче, несколько раз мы с ней сошлись и заснули, как утомленные голубки, но я ее все же за ногу к себе привязал, на всякий случай.

А утром снова к ней полез, уже по-хозяйски, уверенно, и вот тут она меня ударила. Вдруг, неожиданно. В самое слабое место. Своей маленькой розовой пяткой засандалила так, что я от боли чуть сознание не потерял, рефлекторно двинул ее ладонью по морде, наотмашь!

У нее такая тонкая мягкая кожа, я даже сейчас почувствовал, на ней пальцы красными пятнами отпечатались. А затылком она в стену въехала, закричала в голос. Я рукой закрыл ей рот, навалился сверху, соплю, чувствую ее тело под собой, оно упирается, выгибается, кожа тонкая, мне все равно куда целовать…

Даже про боль забыл и опять целовать везде начал, забылся, рычал, кусался, она притихла, я опять с ней что хотел делал, и она разошлась, отвечала мне на полную катушку. Вот чудеса!

Потом мы успокоились, но левое яйцо зверски ныло, совсем как во времена старых добрых юношеских поллюций.

— Никогда не делай так больше, — прохрипел я ей на ухо. — Я разворотил Дрыну череп водопроводной трубой, я в этом смысле уже не целка — ты поняла?

Моя рука вцепилась в ее лицо, она, даже если бы хотела, все равно кивнуть бы не смогла. Но мне ответ был не важен. Пусть знает…