Даже дверь уборной не подперла.

Я выбил замок с первого раза, при моих-то габаритах иначе и быть не могло. Она успела набрать "О" и смотрела во все глаза, как я приближаюсь. Огромные темно-серебристые глаза, откуда только они у нее такие? Я положил одну руку на рычаг телефона, другой схватил ее за плечо, тряхнул. Халат с нее слетел в два счета, а под ним ничего и не было, она даже руками закрываться не стала, смотрела обреченно, и все. Но я же не насильник!

— Одевайся. Если схитришь еще раз, я тебя на цепь посажу.

Потом сводил ее куда хотела, привел обратно в комнату.

— Ладно, — говорю. — Читай дальше.

…Погода вчера стояла мерзкая, даже не стояла, а скорее висела — холодной, мокрой, грязной занавеской. Я перед тем, как бомжа замолотить, сделал последнюю попытку уладить все по-хорошему: позвонил из автомата Родику Байдаку. Своему старинному корефану.

— Родь, — сказал я ему, — вот мы с тобой не первый год друг друга знаем, я видел, что сделали с Метлой, и знаю, что хотели сделать со мной вчера на вокзале… Только ты не говори, что не имеешь к этому ни малейшего отношения.

— Я и не говорю, — сказал Родик спокойно. — Ты откуда звонишь?

— Какая тебе разница… Я как друг тебе говорю: не надо за мной гоняться, Родь.

Всем будет плохо. Я ведь пока не собираюсь никого сдавать.

— Знаю. От тебя этого и не требуется. Ты когда ко мне подъедешь?

— Успокойся. Лучше скажи, только честно: ты можешь что-нибудь сделать, чтобы все это прекратилось? Чтобы я мог спокойно жить?

— Нет, — сказал Родик честно. — Ты жить не будешь, Серый. Вообще. Однозначно.

Это я как друг тебе говорю. Поэтому лучше сам приди. Деваться тебе некуда. От нас спрячешься — менты найдут. Мы на тебя Дрына повесили. И Метлу тоже.

Я аж задохнулся от ненависти.

— Спасибо, Родик, спасибо, корефан… Значит, ты рассудил, что мне не жить? — спокойно так говорю, я ему многое хотел высказать, но спокойствия не хватило.

— Да я тебе, папенькиному сучонку, башку крысиную оторву, я вас всех покрошу, я твоего папашу…

— Пока, Серый, — а у него спокойствия всегда хватало. Положил трубку, как будто мы об обеде у Ираклия договорились.

Может, именно это меня и взвинтило. Не повезло тому бомжу. И Валерии не повезло.

Ей бы на десять минут позже прийти. Или на пять раньше… Нет, угораздило! Даже дверь захлопнуть не догадалась…

Она стояла в своем долгополом белом плаще и джинсах, вытирала ноги о подстилку и зонтик стряхивала. Капли веером разлетались: фыр-р-р. Я когда на площадку вылетел, неожиданно прочувствовал что-то такое… Что, возможно, испытывают серийные убийцы и маньяки, когда видят вблизи намеченную жертву. Вот перед тобой существо, которому нет до тебя абсолютно никакого дела, оно как орех в скорлупе, как бриллиант в сейфе — но через несколько минут ты войдешь в его жизнь с бритвой или молотком в руке, и оно никогда уже тебя не забудет. Ты навсегда останешься самым ярким его воспоминанием. Или последним воспоминанием.

Я ни у кого не видел такой тонкой кожи и не дотрагивался ни разу. На что все эти Светки и Антонины были гладкие и ухоженные, — но они ни в какое сравнение не шли с тем, что я почувствовал, когда схватил Валерию за шею и накрыл ей рот ладонью.