Григорий сделал шаг к окутанной дымом и пылью усадьбе, но вдруг развернулся, скрипнул зубами и присел рядом с раненым. Надорвал рукав, поморщился от увиденного – открытый перелом, истекает кровью… Дальше всё на автомате, отработано сотни раз – снять и подложить под голову студента свою куртку, перетянуть раненую руку, сетуя, что не на чем написать время наложения жгута.

– Как тебя зовут, последыш народовольцев, – спросил Распутин, заметив, что взгляд студента становится осмысленным.

– Володя, – с трудом сквозь зубы произнес революционер, и губы его исказила гримаса боли и ужаса.

– Держись, Володя, сейчас будем выбираться…

Распутин распрямился, прикидывая, к какому берегу Средней Невки сподручнее дотащить студента. Вдруг раздался знакомый свистящий звук. Возле ног замёрзшая река вздрогнула, пошла трещинами, огромный кусок льда встал на дыбы, показал свою подводную, жёлто-зелёную окраску, освободив поток воды, выплеснувшейся из образовавшейся полыньи высоко вверх, а затем шумно опустившейся обратно, увлекая за собой людей, оказавшихся на её пути.

Лев Давидович Троцкий торжествующе улыбнулся и небрежно смахнул со щеки прилипшую гречишную шелуху. Почуяв опасность, «лучший большевик»[105] «рыбкой» нырнул с трибуны в сваленные рядом мешки. Они спасли его от неизбежных травм, а рухнувшая сверху крышка ящика приняла на себя изрядную часть взрывной волны и заслонила от прибывшего с инспекцией Распутина.

– Вот как надо стрелять, штабс-капитан! – насмешливо обратился он к связанному Ставскому. – Так и только так мы будем расправляться с врагами революции! Безжалостно! Без буржуазного слюнтяйства! – обвёл он горящими глазами своих боевиков, среди которых нашлись выпускники Михайловской артиллерийской академии. – Нам выпала великая честь построить первое глобальное государство – земшарную республику под руководством профессиональных революционеров, и мы выполним свой долг – железной рукой загоним человечество к счастью! Ура, товарищи!..

Григорий понял, что уходит под воду и задержал дыхание, напрягая мышцы и готовясь к ледяному холоду, однако вместо этого внезапно почувствовал тепло, а потом жар, сухой, концентрированный, шершавый, словно песок. Казалось, кожа лица сморщилась, волосы встали дыбом и потрескивали, словно наэлектризованные. Он приподнял веки и увидел то, что никак не могло оказаться на дне реки – языки пламени, заслоняющие всё впереди, тянущиеся к его рукам, словно живые, стелющиеся над головой, нестерпимо жаркие, гибкие, изящные, но такие опасные, что Распутин сначала инстинктивно отдернул руки, а потом изловчился и изо всех сил пнул кроваво-жёлтый отросток. Нога провалилась, словно в желе, но вся жгучая стена отпрянула, а огненный потолок приблизился, выпустив несколько протуберанцев, один из которых, как гигантский удав, обвил туловище, сомкнувшись на шее. Задыхаясь, Распутин попытался укусить щупальцы, замолотил по ним руками, рванулся назад и понял, что кто-то помогает, тянет его за ноги. Страшный огонь стал тускнеть, хиреть и полностью схлопнулся, как развёртка старого телевизора.