– Хуй тебе, – повторил Андолини. Сейчас, когда ему было страшновато, когда он чувствовал, что происходит нечто ему непонятное, вид у него был более сообразительный, чем в грузовике.
– Он не хочет закрывать дверь, – крикнул Эдди Балазару. – Я, пожалуй, плюну на это дело, мистер Балазар. У вас же здесь, небось, полдюжины чуваков напихано, да у каждого не меньше, как по четыре пушки, а вы оба обсераетесь из-за пацана в сортире. Да еще торчка.
– Закрой эту блядскую дверь, Джек! – крикнул Балазар.
– Вот так-то, – сказал Эдди, когда Джек Андолини пинком захлопнул за собой дверь. – Мужик ты или м…
– Ох, и надоел мне этот говнюк, – сказал Андолини в пространство. Он поднял пистолет рукояткой вперед, чтобы ударить Эдди по зубам.
И замер с занесенным пистолетом; злобный оскал исчез, губы обмякли, челюсть отвисла; он увидел то, что в фургоне видел Коль Винесент.
Глаза Эдди из карих стали голубыми.
– Хватай его! – сказал тихий, повелительный голос, и, хотя этот голос исходил изо рта Эдди, он не принадлежал Эдди.
«Шизанулся, – подумал Джек Андолини. – Шизанулся к едрене бабушке, шиза…»
Но эта мысль оборвалась, когда Эдди схватил его за плечи, потому что когда он это сделал, Джек увидел, что примерно в трех футах позади Эдди в реальности вдруг появилась дыра.
Нет, не дыра. Для дыры у нее были слишком правильные пропорции.
Это была дверь.
«Радуйся, Мария, благодати полная», – тихо не то выдохнул, не то простонал Джек. Через этот дверной проем, повисший в пространстве позади персонального душа Балазара, примерно в футе над полом, ему был виден темный песчаный берег, косо уходивший вниз, к разбивавшимся с грохотом волнам. На этом берегу копошились какие-то твари. Твари.
Он все-таки ударил Эдди рукояткой пистолета, но удар, который должен был обломать Эдди все передние зубы на уровне десен, лишь расплющил и чуть-чуть раскровянил ему губы. Из Джека вытекла вся сила. Джек чувствовал, как она вытекает.
– Я же тебе говорил, что ты, в натуре, офигеешь, – сказал Эдди и дернул его. В последний момент Джек понял, что Эдди собирается сделать, и начал отбиваться, как дикая кошка, но было поздно – они уже падали сквозь эту дверь назад, и гул ночного Нью-Йорка, такой знакомый и непрерывный, что человек замечал его только тогда, когда он прекращался, сменился скрежетом волн и скрипучими, вопросительными голосами чудовищ, ползавших по берегу взад-вперед.
«Нам придется двигаться очень быстро, а то окажется, что нас поливают подливкой в горячей духовке», – предупредил Роланд, и Эдди не сомневался: стрелок имел в виду, что, если они не будут все делать со скоростью света или около того, то спекутся. И он ему верил. Если говорить о крутых мужиках, то Джек Андолини – как Дуайт Гуден: его можно заставить пошатнуться; может быть, его можно и вогнать в шок; но если дать ему увернуться в первых раундах, то позже он тебя растопчет.
– Левая рука! – завопил на себя Роланд, когда они прошли на ту сторону, и он отделился от Эдди. – Помни! Левая рука! Левая рука!
Он увидел, как Эдди и Джек пятятся, спотыкаются, падают, а потом катятся вниз по каменистой осыпи, окаймляющей берег, и Эдди силится отобрать у Андолини пистолет, который тот держит в руке.