Она не имела ни малейшего представления о том, что такое дипломатическая почта, но ей нравились эти слова.

— Нет. Я разбирал партитуры.

— Прости, что?

— Составлял опись и датировал партитуры твоего мужа.

Она нахмурилась. Что, опять?.. Он посвящал целые часы тому, с кем она так несчастливо прожила.

— Дорогая, ты что, обиделась?

Она надулась:

— Ради нас я забыла прошлое. А ты, наоборот, постоянно возвращаешь меня к моему мужу.

— Меня интересует не твой муж, а музыкант. Это был гений.

«Дожили! Теперь и этот начал бредить! Первый упивался собственным самолюбием, а этот-то… Почему?»

— Я ревную.

— Что?!

— Да, я ревную, потому что ты, у которого так много работы, уделяешь ему столько времени.

— Полно, ты же не станешь ревновать к моему отношению к твоему первому мужу, которого я не знал и который умер?

— Почему ты говоришь «первому»? У меня что, есть второй?

Она пристально и недоброжелательно смотрела на него в ожидании ответа. Он виновато опустил голову.

И не произнес ни слова.

Она в слезах бросилась к себе в спальню и заперлась там.

— Похоже, ты успокоилась.

— Да, это так. Ты понимаешь, что прежде я жила подаянием? Мой музыкант не оставил мне ничего, кроме долгов. Ни на одной работе он не продержался достаточно для того, чтобы я могла рассчитывать на вдовью пенсию! Просто невероятно! Ни гроша.

— Надо сказать, с его характером…

— Теперь, благодаря моему датчанину, я получаю деньги то там, то сям. И трачу их как хочу, ему плевать.

Ее датчанин, как она его называла, нашел для нее способ зарабатывать деньги. Собрав и описав все партитуры, он попытался продать их. Трудно представить! Только подумать, что прежде рукописи валялись повсюду: под инструментом, в постели, в кухне, среди диванных подушек… А он вбил себе в голову, что это может иметь ценность, и донимал издателей. Самое поразительное, что порой он добивался своего. Как раз сейчас он выбирал между двумя. Ах, он проявлял себя чертовски удачливым продавцом, этот господин поверенный в делах датского посольства. К тому же обладал знанием юридических терминов, что позволяло ему заключать не подлежащие обсуждению контракты. Кстати, теперь он сам вел все переговоры, отождествив себя с вдовой. Она без колебаний дала ему право подписываться ее именем. Иногда, стоя у него за спиной, она читала письма, которые он составлял, и корчилась от смеха при виде того, как его рука выводит слова «мой дорогой покойный супруг».

Сестра одобрительно кивнула и добавила:

— А как со всем остальным?

— Он очень нежный, очень уравновешенный, очень предупредительный.

Разумеется, ничего общего с предыдущим. Она жила с «господином», который не ругался, не плевал, не рыгал, не пукал; который говорил на четырех языках, никогда не употребляя грубых слов, и вежливо просил ее заняться с ним любовью. Видела ли она его когда-нибудь неодетым? Ни разу. Подобное поведение представлялось ей «отдохновенным» и более «соответствующим ее возрасту». И все же порой ей случалось затосковать по сальностям, которые произносил тот, другой; по его бесстыжей наготе, по его разнузданной сексуальности, по разным удовольствиям, включая самые постыдные, к которым он ее пристрастил…