– Я знаю, что вы мечтаете раздавить меня, как кусок дерьма, но вам придется вспомнить о дисциплине. Вы с меня пылинки сдувать будете. Я вам помогу. За каждый слог, который не попадет в такт, я буду изымать штуку из той суммы, которую Дорфман желает заполучить обратно, – помните об этом. И объясните Дорфману, когда он подсчитает убытки и потребует отчета.

Не нужно быть медиумом, чтобы догадаться, что в этот момент, если бы на моей стороне не было такого перевеса, он без малейших колебаний затолкал бы меня двумя ногами в бетонный блок и отправил на дно канала Сен-Мартен с запасом кислорода на шесть автономных часов. Что произойдет, когда все закончится и я снова буду беден? Надеюсь, он не злопамятен и не станет превращать это в личную вендетту.

В любом случае он послушен.

Он подтверждает общий диагноз относительно моей неопасности. Люси заставляет его перечислить все места службы, чтобы придать веса его мнению. Он, который постоянно сталкивался с бойцами, солдатами, а то и с кем похуже, может заверить суд, что Ален Деламбр – ягненок. Его рана? Царапина. Никакого иска с его стороны? Да с какой стати.

Я немного зарвался. Пора бы остановиться со свидетельскими показаниями. Подобное единодушие начинает смущать.

После полудня начинаются прения.

Люси восхитительна. Твердым, убедительным голосом она выстраивает аргументацию, с деликатностью упоминает свидетельские показания, а чтобы наличие присяжных не показалось излишним, обращается к заседателям, то к мужчинам, то к женщинам. Она делает то лучшее, что ей остается делать: объясняет, что на моем месте мог оказаться любой и каждый, и делает это блистательно. Она останавливается на тяжелых условиях жизни своего клиента, потере уважения к себе, унижениях, переходит к описанию внезапного, необъяснимого поступка, потом растерянности, невозможности самому выбраться из ситуации, в которую он себя загнал. Ее клиент человек одинокий.

Теперь надо как-то обезвредить ту бомбу, которую представляет собой моя книга.

Да, мсье Деламбр написал книгу, объясняет Люси. Не для того, как это часто предполагалось, чтобы снискать славу, а из потребности в поддержке, потребности разделить пережитое испытание с другими. И ведь именно так и произошло. Тысячи, десятки тысяч других людей, похожих на него, узнали себя в этом крушении, в его несчастье и унижении нашли отражение своих бед. И оправдали его поступок. Который, кстати, не имел никаких последствий.

Смягчающие обстоятельства, которые она призывает признать для своего клиента, – это просто обстоятельства, которые являются общими для всех во времена кризиса.

Вот это действительно неплохо.

Если бы я не опасался этого паршивца из прокураторы, который смотрит на нее и беспрерывно покачивает головой то с шокированным видом, то с преувеличенно недоверчивым, я бы сказал, что ее прогноз может оказаться верным. Никакой суд никогда не смог бы оправдать меня. Я явился на тестирование по найму с заряженным пистолетом, это преднамеренность в чистом виде. Невозможно скостить теоретически возможный срок в тридцать лет до меньшего, чем восемь или десять. Но Люси пустила в ход все средства. Если кому-то и удастся уменьшить срок моего наказания, то только ей, моей дочери. Николь смотрит на нее с восхищением. Матильда – с доверием и завистью.