Чешуйки! Тонкие, серебристые, в них, точно в осколках стекла, отражается свет.

В глазах вспыхивает неподдельная тревога. Он что-то шипит сквозь стиснутые зубы. Резко оборачивается к дверям, и те распахиваются, словно кто-то с той стороны толкнул их ногой.

На порог вбегает лакей. Его лицо перекошено страхом:

— Ваша Светлость! Наследник! Ему нужна помощь!

Мой муж срывается с места. Смазанной тенью проносится мимо, за его спиной темным плащом разворачиваются два крыла. А я остаюсь в полном оцепенении, не веря своим глазам.

Люди так не двигаются! Люди не обрастают сверкающей чешуей!

И… у людей нет перепончатых крыльев.

Меня накрывает внезапное понимание.

Я попала…

Конкретно попала…

Из меня вырывается истерический смех.

За дверями комнаты слышалась беготня. В воздухе разливалась тревога, которая передалась и мне. Вытирая слезы и придерживая ноющий живот, я сползла с постели и заковыляла к дверям. Как раз вовремя, чтобы упасть на пышную грудь няньки.

Моя спасительница подхватила меня, причитая.

— Хватит ныть! — рявкнула я, цепляясь за ее платье. — Что там происходит?

— Ох, батюшки, — нянька подтащила меня к ближайшему креслу, с трудом усадила. От слабости я кулем свалилась в его объятия. — Говорила же я вам, госпожа, рано вставать! Ноженьки-то не держат!

— Что происходит? — повторила с нажимом, борясь с тошнотой и нахлынувшим головокружением.

Ее взгляд подозрительно забегал. Сжав передник, она уголком промокнула глаза.

— Сыночек ваш… слаб очень. Говорят, драконьи боги призовут его, как и всех остальных.

— Кого… остальных? — обомлела я.

Это что получается, у меня, то есть у этой Авроры, чье тело я заняла, были другие дети? И все умерли? Вот так сюрприз…

Нянька посмотрела на меня, как на чокнутую.

— Госпожа, так проклятый он, муж ваш, и весь род его. Трех супруг похоронил и двух сыновей. Бедняжечки мертвыми на свет народились. Потому никто из местных и не хочет отдавать за него своих дочерей. Только ваш батюшка согласился.

Чем дальше, тем страшнее. Что ж у нас за батюшка-то такой?

Перед глазами двоилось.

В памяти всплыли слова супруга о контракте и оплате моих «услуг». И стало так гадко на душе, что захотелось выругаться вслух на великом и могучем. Но нецензурщина, промелькнувшая в мыслях, так и не смогла оформиться в звуки. Вместо этого я издала какой-то невнятный хрип.

Беготня за стеной поутихла, и мне почему-то стало легче дышать. Но теперь слух различил детские голоса. А ещё тревога, сжимавшая сердце, постепенно слабела, будто я точно знала, что причин для неё больше нет.

— Здесь есть дети?

Нянька со страхом заглянула ко мне в лицо.

— Вы не помните?

Черт, что мне делать? Сказать, что я не ее госпожа? Тогда мне точно помощи не дождаться, выбросят на улицу, в чем мать родила. Супруг-то вон не очень любовью пылает. Пришел к едва родившей жене поблагодарить за услуги и указать на дверь!

Придется рискнуть.

— Не помню, — покачала головой. — Вот как пришла в себя после родов, так многого и не помню. Сплошной туман в голове.

— Это, наверное, зелье обезболивающее действует до сих пор, — сокрушенно поохала нянька. — Повитуха его в вас столько влила, что можно было Разлом наполнить.