Возвращаясь назад по улице Амет-хан Султана, Алексей не переставал оглядываться на подступившую вплотную к руинам города лесную чащу: с семизарядным ТТ и коротким ножом он почувствовал себя почти беззащитным. Очки от ветра наконец-то позволили открыть глаза и не щуриться, это он еще успеет, когда снова начнет коптиться около огня. Рация уже находилась в зоне приема, но по-прежнему молчала.

К ночи бункер полностью погрузился в атмосферу траура, а Главный Привратник успокоился. Печаль устраивала его намного больше, чем подозрительность. Утренняя смена охраны, виновная в происшествии, в полном составе сидела в помещении, заменяющем карцер, где им было намного безопаснее, и не спешила оттуда выходить раньше, чем через неделю. Из всего Совета только Хлопов мог полноценно исполнять свои обязанности, он фактически и руководил сегодня бункером, а Юрий Борисович улаживал другие вопросы, лишь сейчас вспомнив о делах. Зал заседаний не был пуст, как он ожидал, — за столом на своем привычном месте сидел Лапин.

— Анатолий Андреевич, вы что здесь делаете?

В два часа ночи Привратнику полагалось бы видеть десятый сон, пусть даже с помощью успокаивающих препаратов или стакана спирта. В любом случае, его место дома рядом с женой, а не здесь.

— Какая разница, где не спать? — с трудом ответил Лапин.

— Ну, наверное, лучше будет побыть подольше с Елизаветой, чем тут впустую заседать. Вы здесь сейчас точно не нужны, а там вас ждут.

— Я могу уйти, если вам мешаю… — он сделал попытку подняться, но снова сел на стул. — Нет дома Елизаветы. Она с Лериком сидит, боится одного оставить.

— Чего она боится?! — Грицких подошел поближе и положил руку на безвольно опустившееся плечо Привратника. Тот вряд ли это заметил, но больше ничем сейчас ободрить коллегу было нельзя. — И кто ее туда пустил? Замерзнет ведь, ледник слишком холодный, чтобы там часами сидеть.

— А она вряд ли это чувствует… И я не чувствовал, внутри такая боль, такой холод, что можно уже хоть в ледник, хоть в печку. На кровать лечь не могу. Вспоминаю сразу, как Лерку маленького Лиза между нами под одеяло укладывала. Он сопит всю ночь… А я уснуть боялся, чтобы не придавить или не разбудить, если храпеть начну. Потом привык, да и он спал спокойно, будто ничего не слышит. Ничего не слышит… Юр, она с ним разговаривает!

Лапин повернулся к Юрию Борисовичу, но взгляд почти ничего не выражал — казалось, он видит сейчас перед собой только спокойно спящего младенца, единственного сына, которого баловал, которым гордился. О котором так и не успел подумать как о взрослом, пока не пришлось вынимать автомат из окоченевших пальцев и закрывать широко открытые в каком-то недоумении глаза… Валерик сам не поверил в собственную смерть, оттого отцу становилось еще больнее.

Грицких нетрудно было представить почерневшую от горя Елизавету, молча сидевшую сейчас рядом с телом, неподвижным, холодным и таким похожим на ее любимого мальчика… Ребенок все равно оставался для родителей малышом, даже если вымахал ростом под два метра, даже если смущенно отворачивался от материнской ласки. Главный Привратник так и не смог этого понять до конца. Но ничуть не удивился, что жена Лапина сейчас тоже не спит, а бессмысленно сидит возле сына, которого не удалось уберечь. Логика матерей не укладывалась ни в какие разумные рамки — еще днем, осторожно обсуждая вопрос о похоронах, он натолкнулся на яростный протест. Лиза смогла простить даже Евгения, преданного теперь всеобщему проклятию, вынужденного ответить за дело чужих рук, но не могла допустить и мысли, что ее сынок будет лежать в одной могиле с… этой! Грицких развел руками: и без того будет трудно зимой копать яму, ведь тела не положишь просто в снег, чтобы мутанты добрались. Она ничего не хотела слышать. Только бессвязные выкрики в адрес стервы Оксаны, из-за которой всё это случилось, неслись ему вслед, когда Главный устал спорить и ушел.